К. Паркер - Натянутый лук
Исъют взглянула на него.
— Брось. Собственно, почему бы тебе не уйти прямо сейчас? Ты теряешь тут свое драгоценное время.
Горгас зевнул и вытянулся на койке, сплетя пальцы на затылке.
— У других есть племянницы, которые рады их видеть, любимые племянницы, которых балуют подарками, которые просят посидеть подольше, когда дядя приходит на ужин.
— Другие не убивают своих братьев, — нежным голосом ответила Исъют. — У тебя могла бы быть куча племянников, если бы ты не перебил большую часть своей семьи.
Горгас громко засопел.
— Совершенно верно. Хотя, исключительно для точности, я никогда не убивал никого из моих братьев, а только отца и зятя. Как бы то ни было, что сделано, то сделано. Боги мои, ну какой смысл так над собой издеваться? Разве в этой семье не достаточно мучеников?
Исъют улыбнулась ему.
— Тебе лучше знать, дядя Горгас. И, пожалуйста, не говори, что я сама над собой издеваюсь. Вообще-то я не сама притащилась сюда и повернула ключ в замке.
— Ты могла бы выйти отсюда ровно через две минуты, если бы только отказалась от своего смехотворного позирования. Если над нашей семьей и тяготеет какое-нибудь проклятие, так это мелодрама.
Девушка пристально посмотрела на него, слегка склонив набок голову.
— Ты уверен, дядя? — спросила она. — Мне всегда казалось, что проклятие этой семьи — ты.
Горгас вздохнул.
— Ладно, — сказал он. — Я повторю еще раз. В молодости я совершал ужасные поступки, так же как и твоя мать. Мы вели себя чудовищно. Мы были плохими. Но теперь мы другие, мы стараемся загладить то, что натворили. Мы стараемся помочь множеству людей, попавших в переплет, и мы очень хотим загладить свою вину перед остальными членами семьи. И прежде чем ты снова начнешь, пожалуйста, не забывай, что ты сама поклялась убить своего дядю Бардаса, а он, пожалуй, единственный полупорядочный человек из всех нас.
— Полупорядочный? — взвизгнула Исъют. — Он зарабатывал на жизнь, убивая людей. Людей, которых даже не знал.
— Это так, — отозвался Горгас, — но по сравнению с остальными нами…
Девушка вдруг захихикала.
— Знаешь, — сказала она, положив локти на край койки, — если хорошенько подумать, мы все совершенно чокнутые. Наверно, поэтому я ненавижу мать еще больше, чем тебя и дядю Бардаса. Вы двое по крайней мере простые душегубы. А ей я не могу простить того, что она со мной сделала.
— Да на здоровье, — усмехнулся Горгас, сползая с койки и вставая. — Может, здесь ты и права. Но мне все видится по-другому; я не верю в то, будто порочные люди всегда порочны и не могут быть никем иным. Я хочу сказать, ты ограничиваешься здесь только индивидами, или это распространяется на целые народы? Разве только потому, что наши предки вырезали какой-нибудь город или племя тысячу лет назад, мы продолжаем оставаться негодяями до скончания времен? Так никого не останется. И подумай вот о чем: это на всех распространяется? Взять Темрая и жителей равнин. Они окружили город и перебили всех жителей; ладно, они злые, они негодяи; но они сделали это потому, что народ Города имел обыкновение нападать и убивать их…
— Мой дядя Бардас имел обыкновение убивать их.
В первый раз на лице Горгаса появилось выражение, предупреждающее, что он может разозлиться.
— Да. А еще он спас тебе жизнь. Он пощадил тебя, когда ты пыталась его убить, к тому же вытащил тебя из Города, когда должен был думать о себе. А ты продолжаешь твердить: он должен умереть. Хорошо, если бы ты его убила, что бы это тебе дало?
Девушка задумалась.
— Яблочко от яблоньки, вероятно. — Она подняла изувеченную руку. — Погляди на меня, черт возьми. Я такая же порочная, как и все вы, только недееспособная. Я убийца, которая даже не может убить. Ты даже не представляешь себе, как я горжусь тем, что не только отвратительна, но и бесполезна.
Горгас протянул руку и дважды постучал кулаком в дверь.
— Мелодрама, — повторил он. — Высокая трагедия. Семейные проклятия, отравленная кровь и падение богов. Крикни мне, когда надоест, и, может быть, я тебе когда-нибудь покажу, каков настоящий мир. Покуда сиди здесь и пиши свои стишки. А я прослежу, чтобы они никому больше не попались на глаза.
Ключ повернулся, и Горгас распахнул дверь, отшвырнув сержанта. Дверь снова захлопнулась, и ключ опять повернулся.
— Ладно, — сказал Горгас, — выведи меня отсюда. И, черт возьми, приберитесь в камере. Я бы там и свинью держать не стал бы.
Выбравшись из подземелья, Горгас почувствовал себя лучше, а к тому времени, когда он вышел из узилища и очутился на свежем воздухе во дворе, чувства разочарования и злости достигли контролируемых уровней, что уже было неплохо. Горгас Лордан строил свою жизнь вокруг того принципа, что позитивное мышление решает проблемы; ему было совершенно непонятно монолитное отрицание, с которым, следовательно, трудно найти общий язык, и поэтому он всегда находил окольный путь вокруг неподвижного предмета. Одной из его любимых историй была байка о двух генералах, командовавших армией, перед которыми встала проблема осады неприступного города. Они сидели в палатке, с отчаянием взирая на массивные стены перед собой, и старый генерал, вздохнув, сказал: «Мы никогда не сможем взять этот город». Молодой генерал улыбнулся и ответил: «Тогда нам лучше поискать способ вообще не брать его». После чего объяснил, как можно провести армию другой дорогой, полностью минуя город и зайдя в незащищенный тыл врага, тем самым выиграв войну и не обращая внимания на непреодолимое препятствие. В настоящий момент Горгас еще не знал, как применить этот урок в деле своей непримиримой племянницы или не менее непреклонного брата; однако он знал что такой способ должен существовать просто потому, что он существует всегда.
Вторым даром, сильно помогавшим ему все эти годы, была способность полностью выбрасывать из головы сложную проблему, освобождая ум для решения тех задач, с которыми по силам справиться. Решение проблем зачастую придавало Горгасу уверенность и просто инерцию для преодоления, казалось бы, неразрешимой задачи. К счастью, следующее дело в его списке было вполне решаемым, и Горгас почувствовал, что ему не терпится за него взяться.
Он быстро спустился с холма к причалу и на лодке доплыл до маленького острова у входа в гавань, где беженцы из Шастела селились в беспорядочно разбросанных строениях из дерева и парусины, своего рода гибридах хижин и палаток, пока ожидали постоянного места проживания. На человека, лишенного такого, как у Горгаса, отношения к решению проблем, этот лагерь произвел бы гнетущее впечатление, поскольку был переполнен живыми напоминаниями о досадных неудачах. Это было место, куда в конце концов люди попадали, когда Банку не удавалось защитить их от мстительности Фонда. Семьи, теснившиеся здесь, видели, как жгли их дома, угоняли скот, вытаптывали посевы; они по определению находились здесь потому, что им больше некуда было податься, а те, кто им говорил, что все будет хорошо, их подвели.
