Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов
Ожившая толпа издает рев, обещая поддержку воину в львиной шкуре. Что-то взывающий к ней Креонт оглушен шумом, видны только бессильно взмахивающие руки правителя. Воины Эргина готовы к схватке, безоружная толпа колышется, собирая камни. Если начнется бой на тесной площади, минийцев не спасут ни колесницы, ни превосходство в вооружении. Пригнувшийся было, как готовый к прыжку зверь, рыжеволосый вдруг выпрямляется и возвращает в ножны меч:
— Расчистить им дорогу! И скажи своему царю, гонец, что когда я убью его самого, минийцы будут платить двойную дань против той, что имели с Фив!
Толпа повинуется, расчищая проход.
— От кого передать? — кричит глашатай.
— Скажешь — от Алкида, сына Амфитриона, потомка Персея!
Осмелевшая толпа провожает колесницы улюлюканьем и свистом. Кони срываются в галоп.
— Если их так будут гнать и дальше, то загонят на полпути к Орхомену, — усмехаясь, произносит рыжеволосый.
Но когда ворота Фив захлопываются за чужаками, все снова смотрят на него с надеждой и тревогой.
— И что же теперь, Алкид? — устало вопрошает Креонт. — Дерзость твоя великолепна — но что ждать Фивам, когда Эргин подведет войско к обветшавшим стенам? Семь лет назад он разоружил город и повторил то же самое после похода семерых. Чем ты собрался его защищать, воинственным криком или женским плачем?
Но воин в львиной шкуре не слушает правителя. Он смотрит в толпу:
— Оружие будет! Кто готов пойти на смерть за свободу?
Толпу размывают внутренние течения.
— Пошли за мной! — бросает рыжеволосый.
Он ведет добровольцев к святилищам кадмейской цитадели. Оставив их на площадке и взойдя по ступеням, Алкид распахивает двери храма Афины. Тусклого вечернего света хватает, чтобы отразиться в блеске посвященных ей даров: золоченых треножников, драгоценной утвари, развешенном на стене оружии, захваченном поколениями фиванцев в удачных для них войнах. Даже известный решительностью Эргин не тронул его. Он тоже боится гнева богов.
— Вот оно — оружие свободных Фив! — провозглашает воин, входя под священные своды.
Одетая в роскошный пеплос, раскрашенная статуя богини-воительницы глядит на него пустыми глазами. Никто больше не входит в храм. Воин в львиной шкуре оборачивается:
— Или я имею дело с трусами!?
— Но Алкид! — решается кто-то. — Ведь это оружие посвящено богине!
— Она простит поднявших его за свою свободу! Ну!
Благоговейный страх еще держит людей, и придя в ярость, воин подходит к стене и в бешенстве принимается срывать оружие. Оно с лязгом валится на пол, а он, рыча как зверь, шкуру которого носит, шагая вдоль стен, сопровождает каждое свое движение металлическим грохотом.
— Ну! — орет воин снова. — Нет или да? Или я уйду, предоставив Фивы их судьбе!
Один за другим его добровольцы входят под своды. Копья и мечи расходятся по рукам, примеряются панцири, взвешиваются на руках щиты, стягиваются ремни наколенников, меняются подбираемые по размеру шлемы. Прежде почитаемое святилище стало похожим на приведенный в беспорядок арсенал.
Оружия все равно не хватает. Воин ведет людей в храмы Зевса, храм Аполлона, храм Геры. В последнем, где оружие отыскать более чем трудно, рыская по храму, он расшвыривает попадающиеся под ноги дары. Явное кощунство, но остановить вошедшего в раж носителя львиной шкуры ни у кого не хватает духа. Нет признаков божественного гнева — что ж, воля богов неисповедима, быть может, им угодно, чтобы в их храмах хозяйничал буйный пришелец, титулующий себя потомком Персея?
На площади, снова поднявшись на ступени храма Афины, он делает смотр своему ополчению. Облаченное в доспехи разных времен и племен, оно маскарадно пестро. Впрочем, ему не занимать уверенности:
— А теперь — ступайте! Соберемся здесь, на заре. Я же останусь ночевать в храме богини. Если мои поступки неугодны ей, то я сам испытаю тяжесть ее гнева!
Прошедший день умирает последним лучом заката. Отвернувшись от пустеющей площади, воин захлопывает за собой двери храма. Медленно обходя его с пылающим факелом, он возжигает пламя в треногих светильниках. Потом бросает на пол львиную шкуру и садится, чего-то ожидая или просто готовясь ко сну. Его голова задумчиво подперта кулаком.
В тишине храма слышно лишь шуршанье мышей. Но проходит время, и человек ощущает другое присутствие, которое скорее всего не заметил бы обычный смертный. А кто сказал, что он из обычных людей? Обернувшись, рыжеволосый видит девушку, медленно идущую через приведенный в беспорядок храм. Поверх простого хитона скроенная из козьей шкуры эгида. Воин не задается вопросом, кто она. Он это знает.
— Отец недоволен твоим поступком на дороге.
— Поэтому я и отпустил их теперь, — отвечает рыжеволосый. — Хотя чем плохо — сделать угрожавшим то, что они обещали сделать тебе?
Он пожимает плечами.
— Но не с послами, защищенными обычаем! Отец желает быть покровителем справедливости и закона. Тебе не стоило поступать так.
Может воин и признает за ней какое-либо право на превосходство, но это трудно заметить. Все его существо пропитано вошедшей в плоть и кровь самоуверенностью.
— Я уже пообещал, — произносит он. — Но может быть, ты, божественная, недовольна учиненным в твоем святилище беспорядком?
Она впервые улыбается:
— Нет, мне понравилась твоя решительность. Надеюсь, мое оружие не покроется позором.
— Я позабочусь об этом.
— Я тоже. Увидишь ты меня или нет — я приму участие в битве.
— Отец будет доволен мной.
— Я думаю! — она усмехается.
— По-твоему, я должен чего-то опасаться?
— Нет, — говорит богиня, и странная задумчивость скрыта в глубине ее глаз. — Ты сам это знаешь. Твоя судьба в твоих руках. И то, что не убьет тебя, то сделает сильнее.
* * *
Одинокий воин — будем называть так не только ремесло, но и склад души — чье имущество, за вычетом нестоящих мелочей, состоит лишь в копье, мече и некогда роскошном, но теперь безнадежно истрепанном плаще, сидит у костра под равнодушным сиянием россыпи звезд. Этим плащом он еще засветло накрыл с одного броска двух недостаточно юрких ящериц, и теперь, поужинав изжаренными на прутке рептилиями, этот человек ждет сна, но вместо дремоты его утомленный разум погружается в видения, более живые и яркие, чем любые сны. Пришедшие из прошлого, они часто мучительны, но явись одинокому воину сейчас Гипнос, могучий, хотя может и несуществующий бог, сын Ночи, и предложи он сейчас забрать эти видения, вместе с тяжелыми воспоминаниями — человек, пожалуй, откажется от такого избавления. Ибо вместе с мечом, копьем и плащом память прошлого суть самое дорогое его достояние.