Ярослава Кузнецова - Тьма моего сердца
— Ой, мамочки…
— Чушь это, — отрезала Раюшка, — Весель, ты же монах бывший, зачем ерунду городишь, добрых людей пугаешь?
— Ерунда, ясен пень, просто к слову пришлось. А вот добрый наш хозяин слухам не верит, и правильно делает. Добрый наш хозяин как истинный рыцарь, на даму руки не подымет и другим не позволит…
— Язык побереги, а? — озлился я, — Хочешь его воронам показать? Веревка у меня с собой.
— Так за что ж меня вешать, господин хороший, я теперь честный, я ж теперь правильный! Вам бы в упырицу кол забить, а не честных людей по деревьям развешивать…
— Рохар, заткни это трепло, покуда я ему кол в пасть не забил!
— Помолчи, Весель. — Рохар вышел из толпы, озабоченно покачивая головой, — Что вы, право слово, развоевались. Солнце уже низко, а вы ссоритесь.
Он взял у Веселя орудия надругательства, шагнул к несчастной, быстрым движением сунул кол ей в грудь — и двумя ударами вогнал его в мертвое тело. Третий удар проткнул Вербенку насквозь — кол вылез у нее из спины, прорвал плащ, прошел между бревнами и воткнулся в землю.
— Ну вот, — сказал Лискиец, отступив. — Просто и быстро. Как говорят андаланцы — "корто и дерехо".
Просто и быстро. Словно тряпичную куклу зубочисткой проткнули. Из лопнувшего платья хлынула блестящая на солнце рябина — алая, будто кровь.
"Корто и дерехо" значит не "просто и быстро", а "быстро и правильно". Но я не стал Рохара поправлять.
В толпе кто-то пискнул. Леолилу тошнило, складывая пополам как альханский нож — Раюшка придержала ее за плечи, а потом повела к берегу, умывать.
— Ну все? — как мне надоел этот фарс. — Больше никаких ритуальных действий над трупом не совершаем? Расчленение? Втыкание серебряных вилок? — тут я прикусил язык, потому что… кто их знает. Однако все молчали, — Давайте факел.
Под пристальным взглядом тридцати с лишком пар глаз, я, наконец, сунул факел между пропитанных маслом бревен. Мигом взвился прозрачный огонь, и воздух над костром поплыл тонкой рябью. Пламя загудело, от сырого лапника повалил дым, скрыв мертвую девушку и торчащий у нее из груди осиновый обрубок.
Прости, Вербена, подумал я. Не уберегли. Но он-таки окажется на твоем месте, этот трижды проклятый господин полуночи.
На костре, в гудящем пламени, с осиновым колом в груди.
* * *Раюшка пришла ко мне поздно вечером. С порога раскричалась:
— Дик! Ну сколько раз я тебя просила не раскладывать свои железки на покрывале! — она подбежала к постели, рывком стянула кольчужку на пол. — Снова пятен насажал. Ну ты посмотри! Все как есть изгваздал… В прошлый раз мечищем своим дырку пропорол!
Я отложил пряжку, которую чинил, и встал из-за стола.
— Не трогай железо, женщина. Ты что, шуметь сюда пришла? Ну-ка, положи на место!
Она поморщилась, но подняла кольчугу и сгрузила ее на скамью. Посмотрела на меня с укором:
— Пожалел бы девчонок, Дикени. У них и так руки по локоть щелоком изъедены…
— Ладно, — смягчился я, — Сейчас уберу. Но бросать железо на пол больше не смей. Оно защищает и тебя и твоих девочек. Имей к нему уважение.
— А ты имей уважение к нашему труду, господин кастелян. Никто не попрекает тебя потной рубахой, но вот этого, — она указала на масляные пятна, — ты мог бы и не делать. Я не раз тебя просила — как об стенку горох.
— Я должен как следует осмотреть и почистить снаряжение, — приходилось оправдываться, и я опять начал злиться, — Оруженосца у меня нет, все приходится делать самому. Влар для этой заботы не годится.
— Да кто тебе запрещает осматривать? Стол тебе зачем? На столе осматривай!
— На столе я работаю. Мне неудобно, когда лишнее стол загромождает.
Райена сдернула покрывало, лицо ее исказилось:
— Ты посмотри! Ты посмотри только! Свежее белье, вчера меняли…
Она выронила покрывало, села на край постели и сжала пальцами виски.
Ну вот, еще женских слез мне не хватало! Я собрал железо, свалил его на стол, вытер руки о штаны и пошел мириться. Сел рядом, положил ладонь ей на плечо.
— Раюшка…
— У тебя руки в масле!
Я отпрянул, показывая ей ладони:
— Чистые.
— Грязные! — она нагнулась, вытянула край покрывала, валявшегося у нас под ногами, — На, вытри. Все равно в стирку…
Как послушный мальчик, я вытер руки. Райена отвернулась, чтобы не смотреть на это безобразие.
— Все вы, мужчины, одинаковые. Только о себе думаете. Анн, насколько был хорош, но и он только о себе думал. Скрывал, правда, умело.
Что ты знаешь о принце, кухарка!
А я что о нем знаю?
Ни-че-го.
— Райена, хватит причитать. Что на тебя нашло? Сама на себя не похожа.
Я оглядел ладонь — вроде, чистая — и снова положил ей на плечо. Раюшка не отстранилась.
— А той женщине, которая будет постель стирать, монетку отстегну. Архенту серебряную. В качестве компенсации, — я подмигнул Райене, — ммм? что скажешь?
— Глаза твои бесстыжие, Дикени. Ты ж обещал впредь такого не делать. Да и поздно уже монетки раздавать. Всех девчонок и женщин, что помоложе, я в деревню отправила.
— Зачем?
— Затем, что сил больше нет терпеть этих разбойников ваших, которых вы с Рохаром приютили! — Райена снова завелась, повернулась лицом ко мне, — Девчонок обижают, зажимают по углам, под юбки лезут! Я ругалась с Рохаром, он тоже клялся — уйму, мол, накажу, мол… Такой же обещалец, как и ты! Накажет он! Пообещал и забыл. А нелюди эти…
— Постой, Райена. Что случилось? Почему ты раньше молчала?
— Так ты занят, Дикени, за упырем охотишься. Я Рохару жаловалась, он мне наобещал с три короба. Только я сегодня на Леолилку наткнулась — сидит под лестницей, рыдает, синяк на пол лица. Упала, говорит, с лестницы!
— Кто это был?
— Да этот белявчик их дебелый, чтоб ему лопнуть! Еле из нее вытянула…
— Угрожал?
— А ты как думаешь?
— Что Рохар?
— А что Рохар? Побежала я за Рохаром, а тот занят, Золю утешать изволит.
— Кого?
— Коллеву вдову, вот кого! А тут ты еще постельным бельем вместо ветошки меч свой полируешь.
О, идолы! Я так и знал, что какая-нибудь дрянь от этих разбойников приключится.
— Дик? Ты куда? К Рохару?
— Нет.
Я взял со стола меч и направился к выходу. Райена побежала следом, но у нее хватило ума меня не задерживать.
Бывших разбойников Иен расселил в деревянной пристройке между конюшней и кузницей. Миновав темный двор, я пнул неплотно прикрытую дверь и вошел.
Дощатый пол был щедро застлан сеном и тростником, ни разу, судя по всему, не менявшимся, разбойнички спали на плащах и дерюге вповалку — или кто в каком углу захочет. Часть их как раз благополучно дрыхла, оглашая полумрак разноголосым храпом, а человек пять кружком сидели перед лампой и напряженно следили за рыжим Веселем, трясущем в стаканчике кости. Воняло здесь как на конюшне, если не сказать хуже. Я сразу усмотрел перетянутую ремнями широченную спину и всклокоченный белобрысый затылок.
