Sammy Lee - Побег в другую жизнь (СИ)
За Ости я очень боялся. Ей пошел только десятый год, совсем недавно она потеряла любимого и любящего отца, и теперь ее еще и силой оторвали от матери, от родного дома. Ни слезы Тирины, ни мои уговоры и даже угрозы не помогли, Ости ехала со мной одна или не ехала вообще. Что поделаешь, лучше так, чем оставлять ее дома в ожидании неминуемого возвращения болезни. Измученное, смертельно усталое, постаревшее лицо Тирины еще долго стояло перед моими глазами. Прощаясь, она крепко обняла меня:
- Береги себя, Дима. Если с тобой все будет хорошо, ты позаботишься об Ости, я знаю.
Ости весь первый день дороги молчала, то тихонько плача, то задремывая. Я не мешал ей, только обнимал крепче, стараясь дать ей ощущение хоть какой-то защищенности. Со второго дня она немного ожила, о чем-то беззвучно шептала Барсику в мохнатое ухо, возилась с котятами, норовящими разбежаться каждый раз, когда мы открывали клетку, чтобы покормить их или почистить «туалет».
Нас везли в наглухо закрытой повозке, выпуская только вечером, когда останавливались на ночлег или по нужде. Днем мы ели то, что нам дали сухим пайком с утра и то, что взяли с собой из дома. Нас не выпускали даже тогда, когда меняли в упряжке лошадей, выезжали мы рано, еще в темноте, и останавливались только, когда темнело. Похоже, мы сильно спешили. А я удивлялся тому, что, несмотря ни на что, расстраиваюсь оттого, что так ничего и не увижу на этом долгом пути.
Наша охрана сопровождала нас верхом. Их было пятеро — тот самый офицер, который был тогда с генералом, и четыре солдата. Солдат нам не представляли, но офицер назвался: капитан Дарен Астис, кивар Линдский. Так и сказал, слово в слово. Меня это покоробило: зачем подчеркивать перед нами, бесправными пленниками, что он кивар, то есть старший сын, наследник знатного рода. Если это для него так важно, то сам он, наверное, полное ничтожество, только и умеющее, что кичиться древностью и знатностью имени. Хотя по виду так не скажешь. Видный мужчина, даже красивый. Молодой, лет тридцати, не больше. Высокий, широкоплечий, мускулистый, с роскошной светло-русой шевелюрой ниже лопаток, собранной в низкий хвост. И лицо привлекательное, правильные черты, чистая смуглая кожа. Только глаза все портили — ледяные, серо-голубые, с вечно презрительным, скучающим взглядом. Ну да мне с ним детей не крестить. Обращался он с нами с холодной вежливостью, не грубил, не издевался, и ладно.
Ночевали мы в придорожных трактирах, до боли напоминающих тот, который и дал мне «путевку» в эту новую жизнь. Вечером первого дня я обомлел от неожиданности и ужаса, увидев отирающегося возле дверей трактира Микана.
- Что-то случилось? – бросился я к нему, не обращая внимание на недовольство охранников. – Как ты сюда попал?
Он покачал головой:
- Нет, просто … попрощаться хотел. Скакал напрямик, нагнал, а потом рядом ехал.
Подбежала Ости, повисла у него на шее, заплакала. Я дал ей пореветь на плече друга, потом притянул к себе, обнял. Она послушно прижалась ко мне, только мелко подрагивала.
Микан посмотрел на меня со злым отчаянием, и я догадался: парень, видимо, погнался за нами с намерением устроить побег. Увидев же все своими глазами… Стоило ли говорить, как он себя сейчас чувствовал?
- Пойдем с нами, - сказал я, - поужинаем, поговорим напоследок. Да ты не переживай, война закончится, встретимся еще. С Ости-то точно встретишься. Ты держись Тирины, она сильная, умная, честная женщина, с ней не пропадешь.
Мальчишка помотал головой, сглотнул:
- Нет, я сейчас поеду, тут у меня рядом в деревне родня живет. Дима, ты позаботься об Ости, ладно? Тайя очень переживает, наверно.
- Конечно, позабочусь. Передавай ей, пусть не плачет, мы же живы, Ости почти здорова, а это главное. Поддержи ее, помоги, ты же мужчина.
Он слабо улыбнулся.
- Слушайся Диму, Ости, и выздоравливай поскорее.
Мы с Ости по очереди крепко его обняли, попрощались. Последний привет из дома. И все-таки хорошо, что он приехал. Стало немного светлее на душе оттого, что мальчик, пусть наивно и смешно, но ведь искренне хотел спасти нас.
Котятам было уже больше месяца, и они хотели осваивать мир. Выпускать их из клетки в повозке мы не решались, и они маялись целыми днями, терзая несчастную Маську и друг друга. Утомившись, крепко спали, зато ночью давали выход своей энергии. Маленькие невесомые лапки с весьма ощутимыми острыми коготками часто будили меня среди ночи – кто-то из малышей пробегал прямо по моему лицу. Бедняга Барсик не знал, куда деваться от своих подросших надоедливых отпрысков. Но терпел, потому что Маська, сама, не задумываясь, треплющая своих деток, на малейшее поползновение наказать наглеца со стороны Барсика отвечала яростной атакой. Но один вид этих маленьких пушистых чертенят, бесстрашных, игривых, жизнерадостных заставлял улыбаться не только Ости, но и меня. Я только молил бога, чтобы они не подхватили какую-нибудь заразу, ведь ни привить их, ни лечить я не мог. Как ни странно, все три мальчика были похожи на Масю – серые, полосатые, гладкошерстные. Зато единственная кошечка щеголяла пушистой папиной шубкой, еще и с благородным серебристым оттенком. Ости назвала ее Снежинкой и любила больше всех, конечно, за исключением несравненного коти Барси.
Я не знал, в курсе ли наша охрана, кто мы такие, какую ценность мы представляем, и почему нас везут под конвоем так далеко и спешно. Солдаты, скорее всего, ничего не знали, но офицер знать мог. Но он ни меня, ни Ости разговорами не удостаивал. Мне же хотелось хотя бы примерно представлять себе, что нас ожидает, к чему готовиться. Я знал, что дорога займет около пятнадцати дней, и за это время надеялся как-то разговорить кивара Линдского. Но мы ехали уже три дня, а я все еще не представлял, как это сделать. Наше общение состояло в сухом: «Доброе утро!», когда он отпирал дверь нашей комнаты, потом мы с Ости завтракали в компании кого-нибудь из солдат, потом тот же солдат сажал нас в повозку, плотно задергивал полог, оставляя только щель на самом верху для того, чтобы мы не задохнулись. Вечером нас выпускали из повозки, проводили в комнату, приносили ужин и запирали на ночь. Иной раз я его вечером и не видел. Отпирал же всегда дверь именно он, видимо, потому что ключ хранился ночью у него, как у старшего по команде.
На четвертый день дороги Ости сорвалась, чего я все это время со страхом ожидал. Ранним утром, почти ночью, я проснулся от ее тихих всхлипов, быстро переросших в настоящую истерику. Она захлебывалась слезами, кричала и билась, ничего не желая слушать, рвалась куда-то бежать, била меня руками и ногами, звала маму... Да и чего ожидать от бедного ребенка, сколько еще держалась... Я только и мог, что покрепче держать ее, бормоча бессвязные утешения. Наконец она устала и обмякла в моих руках, опустошенная, вялая и безразличная, как кукла. Я осторожно умыл ее опухшее от слез лицо, дал попить и уложил в кровать, сунув под бок притихшего Барсика. Она крепко его обняла и скоро заснула.
