Юлия Остапенко - Зачем нам враги
— Вы уже любите его? — почему-то спросила Эллен и обругала себя за непроходимую глупость, но Рослин вдруг ответила:
— Да. Очень. — И добавила: — Он мне нужен. «Зачем? » — подумала Эллен и прикрыла глаза. Нельзя спрашивать. Нельзя. Во рту все еще был привкус горечи, губы саднило.
— Он... он ведь мой суженый. Его не остановит то, что я пропала. Он отыщет меня. А я к тому времени уже научусь всему, чему должна... и смогу использовать его как следует. Он найдет меня и... спасет. Разве так не положено?
— От кого спасет, миледи? — спросила Эллен. Рослин сказала:
— Отопри уже ставни. Душно.
Солнечный свет показался неожиданно блеклым и мутным, с чуть заметным розоватым отливом, хотя день едва только перевалил через половину. Эллен поморгала, держась за ставни. Ее ноги вдруг отчего-то сделались слабыми, будто ватными.
Потом она повернулась к столу и увидела Рослин. Та снова сидела за столом, положив подбородок на сцепленные пальцы, и смотрела на зеркало. Эллен тоже посмотрела на него. И смотрела очень долго.
— Я не слышала, как оно треснуло, — наконец проговорила она.
Рослин смахнула разбитую стекляшку на пол и равнодушно сказала:
— Я тоже. Поди узнай, как движутся работы. Я не могу больше здесь оставаться. А заодно принеси мне клубники.
Глэйв встретился им на третьей неделе пути. К тому времени они продвинулись гораздо дальше, чем можно было предположить, и Эллен успела в полной мере осознать безумие того, что сделала, а также благополучно загнать это осознание туда, откуда оно пришло. У нее не было выбора, она не могла и не хотела оставаться в Калардине. И если леди Рослин из родного дома гнало стремление обрести нечто новое, то Эллен хотела забыть старое. А там — не могла. Правда же не могла. Два года пыталась — но так и не сумела. Впрочем, старая фрейлина Аннара, с которой они порой болтали за шитьем, все качала головой и говорила, что два года — слишком мало. Но сколько же еще, небеса... сколько же можно еще? Эллен так больше не могла. Она там больше не могла.
Хотя были минуты, когда она понимала, что они должны вернуться. Неоднократно — особенно когда они покинули спокойные области и в жарком летнем воздухе повеяло запахом войны. Пока слабо, издалека — от северных границ. Эллен была просто женщиной — самой обычной, ее не интересовала война, в последние два года — уже и вовсе не интересовала, и вот теперь пришла пора об этом пожалеть. Рассел говорил ей, что тальвардам никогда не взять Калардин, но Рассел был юн, глуп и тщеславен, она всегда знала это, хотя и любила его — а может, именно за это и любила. Его юность, глупость и тщеславие сделали то, что сделали, с ними обоими, и она уже давно перестала его за это ненавидеть. А теперь, кажется, начинала снова — потому что, когда они с Рослин вышли на вершину холма и увидели горящие села и выжженные поля, простиравшиеся под их ногами, Эллен подумала: «Если бы ты был жив, я не оказалась бы здесь».
— Пахнет паленой плотью, — сказала Рослин. Она смотрела вниз, жадно, как девочки ее лет смотрят на нарядных дам или парад рыцарей. Ее цепкие холодные пальчики крепко сжимали ладонь Эллен. Это успело стать привычным.
— Мы не можем идти туда, миледи, — сказала Эллен.
— Но там Тальвард! Может, уже за этой долиной!
— Женщинам опасно туда идти.
— Может, переоденемся в мужчин? — раздраженно сказала Рослин. Эллен промолчала. Она-то понимала, что там, внизу, грозит женщине — из того, что не грозило бы мужчине, но не собиралась говорить об этом. Леди Рослин во многом была еще совсем дитя. К сожалению, не в том, за что взрослые любят детей, а в том, за что ими тяготятся.
— Давайте обойдем, — сказала Эллен. Черный дым стелился по земле, а над ним плыли низкие серые облака. Следов битвы нигде не было видно, но справа целое поселение полыхало, как единый факел. «А ведь я могла бы пройти там, — вдруг со странным спокойствием подумала Эллен. — Сквозь огонь. Тальварды оттуда наверняка уже ушли. Я прошла бы». Она перевела взгляд на девочку, обводившую долину мутным взглядом. И внезапно поняла, что мгновение назад почти всерьез думала о том, как пробраться в Тальвард — так, будто хотела этого сама.
Хотела, в ярости подумала она. Хотела, всегда хотела! С самого начала хотела! И если сейчас бросить девчонку... оставить здесь, а самой туда... можно... в самом деле... достать мужскую одежду и... пойти туда, через огонь...
К тебе.
Рослин вздрогнула, тихонько шевельнулась, настороженно глядя на Эллен. Та мгновение не понимала, что случилось, а потом увидела, что стискивает руку девочки изо всех сил.
Она ослабила хватку и улыбнулась, глядя в пристальные черные глаза.
— Пойдемте, маленькая госпожа. Обходной путь не близок.
Обходной путь в самом деле оказался не близок — и ненамного безопаснее прямой дороги. Здесь еще не было тальвардов, но уже виднелись следы войны. Солдаты на дорогах, обозы беженцев, покинутые села, пустеющие трактиры, брошенная истощавшая скотина, жалобно и страшно воющая посреди выжженных полей. На женщину и девочку, жавшихся по обочинам и пробиравшихся в направлении, которым шли только воины, смотрели с недоумением, иногда с подозрением, но никто их не останавливал. Может быть, принимали за сумасшедших — и отчасти были правы, а может, и не только отчасти.
На второй день случилось то, чего Эллен ждала с самого начала пути, то, что всегда случается с женщинами, беспечно путешествующими по дорогам в беспокойное время.
Это произошло ближе к вечеру на дороге из Элвитона в Паргг — раньше это была главная дорога, соединявшая Калардин с соседними странами. Эллен надеялась, что по ней можно будет выйти на распутья, ведущие к обходному пути в Тальвард. Сейчас эта дорога была заброшена, ею никто не пользовался — все местное население давно перебралось в глубь княжества. Эллен и Рослин шли по самой середине тракта, по утрамбованной полосе между заболотившимися колеями. Местность была холмистая, дорога то и дело виляла, сворачивала то вправо, то влево, загибалась под немыслимыми углами. Предугадать, что находится за следующим поворотом, было невозможно. Поэтому когда они в очередной раз обогнули подножие небольшого возвышения, то оказались прямо перед тем человеком.
Он стоял на коленях возле тела, лежащего в пыли лицом вниз, и стаскивал с него сапоги. Сапоги были очень хорошие, из добротной кожи, с толстой подошвой, еще лоснящейся от недавно нанесенного масла. Рядом валялась разодранная куртка, усыпанная мятыми свитками. Видимо, мертвый мужчина был скороходом.
Человек, убивший его, зло и грубо ругался себе под нос, видимо, раздраженный тем, что при его жертве оказались не деньги, а какие-то никчемные бумажки. Окровавленный нож валялся чуть поодаль, слева от трупа.
