Тэд Уильямс - Грязные улицы Небес
Дверь открыл старик Хавьер. Он с детства служил в семье Жировика, унаследовав свое место работы от отца и деда. За все те годы, которые я знал его, он ни капельки не постарел, но и не стал моложе. Хавьер выглядел как нечто найденное вами в пустыне — вещь, над которой вы полчаса ломаете голову, пытаясь понять, для чего она была нужна. Старик быстро заморгал глазами, хотя я стоял в темноте, а слабый свет, освещавший крыльцо, изливался из широкой прихожей.
— Привет, мистер Доллар, — сказал он дрожащим голосом. — Давненько вы не навещали нас. Рад вас видеть, сэр. Если вы приехали поговорить с мистером Джорджем, то он еще не готов.
— Все нормально. Мне некогда ждать, поэтому веди меня к нему. Я не могу терять ни минуты.
Хавьеру не хотелось выполнять мою просьбу. Он все еще цеплялся за остатки старосветской гордости, и ему не нравилось выставлять своего хозяина в непривлекательном виде. Но старик знал меня и понимал, кем были мои боссы, поэтому, кивнув, он предложил мне войти в дом. Когда мы проходили мимо кухни, я увидел тарелку с рисом и бобами. Очевидно, мой визит помешал его ужину. Небольшой телевизор на столе показывал мексиканское спортивное шоу. Пройдя по коридору через дом, мы вышли на задний двор. Он указал рукой на большой хлев, стоявший в десяти ярдах на склоне холма. К нему вела дорожка с деревянными ступенями. Я поблагодарил Хавьера, и он вернулся на кухню к своей пище.
Вонь, от которой слезились глаза, распространялась по всей территории фермы. Она сочилась из хлева, словно газ во время химической атаки. Пару минут я не мог войти внутрь. Мне приходилось размахивать руками в попытке отогнать от себя волны миазмов. Это не помогло (никогда не помогало), но я постепенно привык к тошнотворному запаху и переступил порог.
Почти все пространство сарая занимал центральный загон размером двадцать на тридцать футов. За прочной оградой по грудь высотой виднелась яма в фут глубиной. Ее заполняла зловонная жижа (я имею в виду именно зловонную и отвратительную на вид жижу). У дальнего края ямы, неприметный и бледный в свете мигавшей лампы над головой, притаился крупный и обнаженный лысый мужчина. Его тело было испачкано жижей и экскрементами. При виде меня его раскосые глаза блеснули.
— Привет, Джордж, — поздоровался я.
Никто не называл его Жировиком при личном общении — это было невежливо. Хотя в данный момент он все равно не понимал меня.
При звуке моего голоса мужчина издал визг ярости и на четвереньках бросился ко мне через загон, расплескивая жижу, дерьмо и свиные помои. В конце концов он поскользнулся и врезался головой в ограждение. Поворчав от боли и обиды, Джордж погрузился в навоз и с угрюмым видом почесал разбитый лоб. Я со вздохом посмотрел на часы. 23.52. Оставалось еще восемь минут. Пока секунды тикали, я отошел подальше от брызг, летевших из ямы. Мужчина не сводил с меня злобного взгляда. А знаете, как неприятно, когда на тебя смотрят такие узкие глаза? Насколько я мог видеть, в них не было ничего человеческого — один лишь яростный и смертоносный гнев. Я был рад, что старый Хавьер не забывал чинить ограду.
Каса де Мальдисион по-испански означает «Дом проклятья». Хотя то, что случилось с Джорджем, было значительно хуже любых злокозненных чар. Ребенок из старой калифорнийской семьи (испаноговорящих людей, которые до появления гринго владели огромными богатствами), Джордж Носеда унаследовал не только часть семейной собственности в районе Пульгас Ридж, но и родовые обязательства, которые, как позже выяснилось, были договором с темными силами. (Сейчас мы называем их более уважительно — например, «Оппозицией», — но это все та же старая контора.) На протяжении нескольких столетий в обмен на неестественное процветание семьи каждый старший сын в линии Носеда становился оборотнем-боровом, обреченным каждую ночь, между полуночью и рассветом, превращаться в прожорливого толстого хряка. В девятнадцатом и двадцатом веках семья скрывала, как могла, страдания наследников. Их на ночь запирали в сараях или крепких хлевах. Конечно, случались ошибки (породившие несколько жутких легенд о местных чудовищных созданиях), но семейство старалось соблюдать свою часть необдуманной сделки, которую один из их предков заключил в обмен на удачу во всех других делах.
Затем настала очередь Джорджа. Хотя парень родился в третьей четверти двадцатого века, он никогда не сомневался в силе темной магии. Как только у его сверстников появились первые чахлые усики, он начал пахнуть требухой и по ночам превращаться в визгливого борова. Но, подобно многим нашим современникам, Джордж считал, что он не обязан принимать на себя прегрешения какого-то далекого предка. Парень заключил с демоническими силами новую сделку: он пожертвовал им большую часть семейных богатств, земельных участков и престижных владений, а в обмен хитроумные слуги Ада пообещали ему, что они обратят проклятье вспять.
Бедный Джордж. Как и многие его предшественники, он недооценил тех существ, с которыми связался. Его просьбу выполнили: согласно тексту нового контракта, проклятье обратили вспять. Отныне каждую полночь случалось одно и то же. Фактически это происходило и теперь.
Толстый обнаженный мужчина упал лицом в отвратительную грязь и заревел от сильной боли. Казалось, что он корчился в огне. Джордж начал молотить руками по жиже, разбрасывая зловонные комья во всех направлениях. Чтобы уберечь костюм, который был не столько дорогим, сколько удобным и любимым, я отступил к двери хлева. Громоздкая фигура в грязном загоне с шумным плеском скорчилась и изменилась, став более темной и бесформенной. Через несколько секунд она приняла новый облик, превратившись в огромного, черного ощетинившегося борова.
Постепенно визг затих. Животное перекатилось на живот и, сев на задние ноги, повернуло ко мне голову с маленькими блестящими глазками.
— Знал бы ты, как это больно! — пожаловался хряк. — Сучье вымя! И так каждый раз.
— Рад видеть тебя, Джордж.
Он поморщил рыло.
— Ну да, конечно! Удовольствие на все века.
Боров увидел что-то плававшее в навозе, всосал это в пасть и начал жевать. Заметив мой испуганный взгляд, он с ухмылкой пояснил:
— Кукурузная кочерыжка. Фибра! Добрый милый Господь знает, что мне нужно!
Встречаясь с Джорджем, я всегда получал избыточный поток информации. С каждым разом его болтливость становилась все более несдержанной. В своем нынешнем виде (с телом свиньи и умом человека) он не имел других собеседников, кроме Хавьера и сыновей старика — единственных людей, которые все еще жили на скудных останках былой империи его феодального рода. Конечно, в промежутках между рассветом и полуночью, когда он пребывал в другом обличье, его свинячий ум в человеческом теле вообще не нуждался в беседах.
