Железные Лавры (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич

- Из берсерков, как могу догадаться, господин граф? – с видом лживого знатока гордо поглядел я на графа и, получив его кивок, предположил в пользу ярлу: - Говорят, что берсерки – как охотничьи псы, их спускают с цепи только на час охоты, и в одиночку они не ходят, а только в своре с остальными воинами пред тем, как их выпускают вперед, на врага. Вряд ли ярл Рёрик из берсерков.

- Вот ты сам и скажешь ему: отдадим ему меч, если точно будем знать, что он не сей, что не выговоришь… - сказал граф и велел сугубо: - Выясни всё. Прежде всего – про то пресловутое императорство и про те Железные Лавры. Что это за притча? И узнай у певца, сможет ли он повторить то же чудо о схождении меча со стены, когда буду принимать самого короля франков Карла. Я голову ломал, чем такого гостя, знатнее и могущественней некуда, можно удивить. Только если стены в глазах пропадать будут, как вчера, язык певцу вырежу, так и предупреди. Он не из моих краев, поет гнусаво, меня тут за казнь певца не проклянут.

Кровь ударила мне в голову, обмывая там догадку, всплывшую из-под самой утробы и дурно засмердевшую утопленной псиной.

- Не колдовское ли, языческое и дьявольское то чудо? – оторвал я клок шерсти от недоброй догадки и с дальновидной опаской помахал тем клоком перед носом графа, еще не крещеного.

- А ты здесь на что? Тебя что, не Бог послал, раз ты явился с Его образом? – хищно усмехнулся граф. – Уже показал себя. В другой раз ударишь, когда я тебе знак дам. Ты и так уже руку набил на языческих колдунах, как я погляжу.

Догадка во мне уж и зарычала хищно. Меж тем, граф позвал не простого слугу, а своего палача:

– Дабы не подумали, что ты подослан. Потерпишь, зато голодным тебя Бог у меня не оставит. Да и вина твоя налицо – испортил песню.

Тугой и жилистый палач, который, судя по вони конского паха, подвизался на досуге коновалом, живо, по-блудному бережно разоблачил меня и ласково предупредил:

- Не воняй так, управлюсь быстро. Моргнуть не успеешь.

Уж бы говорил, кто здесь вонял!

И ожег мне спину дюжину раз – так, чтобы кровь только немного прослезилась из-под кожи. Такой стремительной боли, отдающей молниями в глазах, мне еще не доводилось испытывать, но и гасла она живо, как молния, в умелых руках коновала. Дворовый холод так же быстро прихватил простые письмена на моей спине и утолил стон несправедливо оскорбленного тела.

Он же, палач-коновал, довел меня до неких просторных крипт замка, в одну из коих усадили обоих героев вчерашнего пира.

С первого моего шага к крипте уразумел я, что тем шагом и начинается моего путешествия – Глава третья

[1] Виса – древнее скандинавское восьмистишие.

Глава 3

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

На ее протяжении мечи чудесным образом размножаются, сквозь каменную стену является убийца короля, а каменные своды над королем и его убийцей испускают дождь – смертоносный лишь для тех, кому дорога жизнь

Грозным укором встретил меня взор синяка на лбу лесного певца-колдуна.

Мне тоже было чем похвалиться, я и не одевался пока: пробовал во дворе, где подувало холодом отовсюду, но одежда бередила багровые письмена на спине и липла к ним. Вовсе не было спине холодно – так опаляли ее те простые огненные письмена, продолжение и разъяснение «мене, текел, упарсин». Зато немногим ниже так любовно грели и спасали всё телесное, хоть и ненужное монахам богатство, те варварские штаны, кои не постеснялся надеть сразу, как взошел еще в родном Городе на гибельную палубу.

- А тебя, жрец, за какую провинность согрели? – с прозорливой, будто повидавшая все пожары головешка, чернозубой ухмылкой вопросил бард Турвар Си Неус, при том сопя как бы сгорающей в ноздрях соломой и морщась.

Был он, на удивление, трезв и скучен, а паучья руна его на лбу вся тонула в синем мареве, учиненном мной накануне.

Удивила меня и сама крипта своим простором. На тюремную она никак не походила. Скорее – на тайную, засадную конюшню, вырытую ниже уровня крепостного двора. На высоте человеческого роста щурились плашмя внутрь помещения три узких и продолговатых окна, схваченных толстой решеткой с ячеями. В те ячеи не труд было протиснуться наружу целиком, всего неделю поголодав. Пол был так щедро устлан соломой и тростником – падай навзничь без всякой опаски. Так они оба и сделали, ярл и бард, – возлежали теперь, как хотели, в разные стороны и только ради меня чуть приподнялись, даже не шевельнув раскинутыми ногами. И снеди пленникам было оставлено – пережить хоть месячную осаду, сопровожденную забытьём стражников. Не увидал я и не почуял носом только хмельного питья, не говоря уж о виноградном, можжевельниковом или медовом сырье для барда. Воды же стояла бочка, всего труда было – дотянуться до ее краев. Однако вода, как выяснилось, в утробе барда в вино, слава Богу, не обращалась.

- Испортил песню, - слово в слово повторил я прямое обвинение графа Ротари.

- Знал бы граф, чем дело могло кончиться, если бы ты не испортил, так озолотил бы он тебя, жрец, - удивил меня бард ответной своей жалостью, и жалость была смешана со злорадством, тоскующим по хмельному. – Я же тебе за то благодарен, как и обещал.

Он приложил ко лбу глиняную кружку с холодной водой.

- Куда меч мой дели? Видел, жрец? – сразу вопросил о самой важной и, видно, раз за разом повторявшейся своей беде ярл Рёрик Сивоглазый.

Он прикладывал кружку уже не ко лбу, а к затылку, куда ткнул его глухой стражник графа.

Спел бы теперь ярлу бард от души – так вернулся бы меч сквозь стены к своему хозяину! Потому-то, видно, и не оставили барду ни его волшебной арфы, ни плодов земных, возжигавших в нем песенную силу.

Рассказал тогда своим друзьям по несчастью, то есть по особому промыслу или же попущению, всё, как на исповеди: про то, что подослан к ним самим графом Ротари выведать про то и про сё, а особенно – про то, чем они еще могут быть опасны или же полезны графу. А еще про то, что граф и вправду ждет в проезжие гости самого короля франков Карла. Про обездоленный меч ярла тоже не забыл.

- Вот он и станет в Риме императором, - кивнул головой в бок, в сторону ярла, бард, - а граф тут не при чем.

- То и оскорбило графа, как догадываюсь, что ты пел про то, как станет императором славный ярл Рёрик Сивые Глаза, - напомнил я барду.

- Вот оно что! – вдруг удивился и задумался бард. – Я же всегда грезил стать бардом императорским, а не при каком-нибудь ярле.

- Мне и быть императором, то знаю верно, - взбодрился и, по своему обыкновению, не оскорбился ярл. – Мне видение особое было.

- А как же король франков Карл? – едва не хором обратились мы к ярлу за разъяснением, как они с Карлом собираются тащить в разные стороны великую корону.

- Ему новым императором мира быть, - нимало не сомневаясь, пророчествовал уже не бард, а сам ярл. – А после него вскоре – мне. У него есть дочь. Видение сонное было вот какое. На ней женюсь, Карл скончается, а трон – мне. То я додумал теперь, после сна – о смерти Карла. Видение было – только императорская дочь мне в жены.

- Точно ли императорская? – вдруг грустно засомневался бард.

Ярл пропустил его обидное сомнение мимо ушей. Замысел ярла Рёрика был прост и ясен, как умелый, сквозной бросок копья, но только – бросок во сне, где всё пронзается и умирает не взаправду, а чтобы родиться наяву.

В том сне ярлу привиделась искомой супругой некая статная белокурая красавица – по грядущим обстоятельствам, быть той красавицей надлежало дочери Карла, Ротруде, которую сам Карл когда-то сватал, да не слишком удачно, Константину, сыну нашей строгой царицы Ирины и злосчастному неудачному властителю, коего она, хоть и сына родного, ослепила в жажде повластвовать самолично и тем принести империи больше пользы.

- Постой, славный ярл,- едва не стоном отозвался бард Турвар Си Неус. – Кажется, и тут пел я по-другому. Вспомнить бы. Мёда больше нет, вот проклятие! О неком ином императорстве я пел, хоть пытайте.