Гаситель (СИ) - "Mae Pol"
— Папа дядю несет!
Райна собиралась, наверное, выгнать мужа вместе с чужаком, но плотная ткань дорогого, едва не как у Светочей, костюма открылась, заголяя заветренную рану — черную по краям, с неприятной багровой сердцевиной. Райна была доброй женщиной. Почти двадцать лет назад потому и женился Конрад Грун на ней, что не только плясала на деревенских праздниках, но и умела приласкать, обогреть, потом выяснилось — лечить тоже, не как Светочи Жизни, конечно, но для человека без Искры — неплохо. И сейчас она осталась верна себе, заохала:
— Да кто ж так раненых волочет, балда!
И потащила здоровяка тесхенца, словно тот был не тяжелее ягненка. Иванка метнулась следом.
— Вся в мать, — прочувствованно произнес Конрад. Гунтрам похлопал его по плечу.
— Хорошая примета, — сказал он. — Может, и Искра твоя в колодце оживет, раз уж ты помог чужаку!
Конрад кивнул. Совсем стемнело, над деревней повис дым от очагов и слабое зарево чужих мелких Искр. Далеко над лесным горизонтом повис вечный туман, обещающий горькую воду и легкую смерть.
***
Чужак провалялся три дня в горячечном бреду. Райна, Иванка, а иногда и Олле с Виктором, сопляки, которым едва доверяли кормить цыплят да чистить двор, нет-нет и совались помочь. Конрад держался поодаль, даже ворчал, мол, жена про мужа забыла, а дочь про отца — и, что еще важнее, про Белянку с Незабудкой. Возятся с этим полудохлым тесхенцем, будто тот им горшок золота обещал!
Тесхенца кто-то пытался убить: не зверь и не отравленная лесная плеть с иголками. Рана была от стрелы или кинжала, глубокая и длинная, прямо в левом подреберье. Жена говорила, что чуть выше — и не прожил бы чужак и часа, сердце бы пробило, а так лишь кровил и пах, словно освежеванная туша.
Он был чуть выше среднего роста, кожа оттенка древесной коры, курчавые темные волосы. Глаза, наверное, тоже темные — Конраду прежде доводилось видеть на рынках Могро тесхенцев, тучных торгашей в пестрых длинных одеяниях, похожих то ли на саван, то ли на женское платье, с бородами до пуза; тесхенцы носили золотые перстни, золотые цепи купцов, вешали золото даже в уши и нос. Женщины заматывались, одни глаза видны, и Конрад слышал, что на родине, в раскаленной докрасна пустыне, они правят своими мужчинами, но потому и скрываются от взглядов, подобно тому, как матка пчел никогда не показывается из улья.
Этот тесхенец отличался — был не особенно жирным, а болезнь и вовсе сделала его вроде истощавшего быка, одни крупные мослы торчат; почти безбородым, хотя жесткая щетина и начала пробиваться на бескровном лице. Необычней всего казалась его одежда: никаких долгополых «халатов». Он носил сорочку из тонкой ткани и странную безрукавку на пуговицах, и штаны, вроде тех, что выбирают некоторые Светочи низкого ранга — в основном, посыльные или воины, из ткани более тонкой, чем сыромятная кожа или дерюга, но дешевле шелка.
Дел было много и без тесхенца: Искра Силы в колодец так и не вернулась, а значит, нужно ехать в Могро — покупать новую, но денег до продажи урожая тоже нет. Приходилось брать в долг воду из чужих колодцев — у Гунтрама, у рыжего Калле, даже у ненавистного Томаса — даром, что кровный брат, а заломил двойную цену. Правда — «потом отдашь», но все равно ж заломил!
Так и думал Конрад: помрет тесхенец — ну и Искры Небытия с ним. Но Райна и Иванка заботились, промывали раны, поили горьким полынным отваром, зарезали курицу даже, чтобы кормить бульоном и свежим белым мясом. Конраду было жаль несушку, пускай и старая, и яйца уже несла раз в седьмицу, а то и реже, но зубами скрежетал молча.
А потом тесхенцу стало лучше. Он открыл глаза — темные, как камни в очаге, словно вовсе без зрачков. Он стал садиться и даже вставать, спросил о своей сумке на восьмой день, и Иванка, краснея, принесла пожитки. Тесхенец вытащил какие-то странные железные штуки, вроде оружия, но не совсем, и другие — стеклянные, и еще книгу.
На девятый день тесхенец вышел к завтраку, еще чуть пошатываясь, но уже точно живехонький, словно его Искрой Жизни напитали. Райна поставила перед ним тарелку с протертой кашей. Конрад глянул исподлобья.
— Ну как, легче тебе?
Райна налила мужчинам густой наваристый иммар — напиток из горького корня растения с таким же названием, что бодрит целый день. Тесхенец кивнул.
— Спасибо вам.
Он говорил странно, не как тесхенцы с рынков Могро, и Конраду снова сделалось не по себе.
— Звать тебя как? — рявкнул он резче, чем собирался.
— Э… я? То есть… Айнар. Айнар Венегас, — тесхенец заморгал. Темные глаза его наводили жуть, и как будто того было мало, он достал какие-то стекла в обивке из желтого металла, нанизал на переносицу. — Простите, — добавил он. — Я близорук.
— Это что, твоя Искра Зрения? — Конрад ткнул в стекляшки.
Тесхенец задумался.
— Не думаю. Это просто очки.
Оба уставились друг на друга.
— Ладно, — пробурчал Конрад. — Вот что, раз ты жив-здоров теперь, то Светочи с тобой, и…
«Проваливай, куда твои жуткие стеклянные глаза глядят», — собирался он заявить, но Айнар Венегас перебил его:
— Да, конечно, за мной долг. Я чрезвычайно вам благодарен, а ваша дочь рассказала, что у вас проблемы с колодцем. Полагаю, я сумею сделать насос для полива.
Был бы тесхенец здоров, Конрад съездил бы тому по уху за самозванную наглость. Это ж додуматься надо — Светочем назваться! Ляпни такое где-нибудь в Могро — и двух дней не проживешь, хотя нет, прожить-то можешь куда дольше, в подвалах Пылающего Шпиля.
А так только пробурчал:
— Ведра, что ли, будешь таскать? Там же аккуратно надо, по трубочкам…
— Знаю, у вас зона рискованного земледелия, капельное орошение. Поверхностные грунтовые воды соленые, пресные залегают глубже, поэтому разводите суккуленты, называемые «красной пшеницей» …
Конрад на эту тираду просто вытаращился. Райна охнула: никак, умом тесхенец повредился.
Вот только Конрад разобрал: не повредился. Слова странные, чужие, так даже Светочи не говорят, и понял Конрад с третьего на пятое, и все же.
— Ну… — промычал он коровой, — вроде того. Искра воду подымает с глубины, а потом по завороженным кишкам и по трубочкам. Искры — они весь мир создали, и каждую минуту создают, а владеют Искрами Светочи благословенные.
Райна благочестиво сложила руки пальцами вверх. Заглянувшие как раз на кухню дети повторили за ней. Тесхенец не шелохнулся, и это уже начинало злить: у них там, что, своих Светочей нет? Вроде были…
— В лесу существуют эндемики, способные вытягивать соль и «дышать ею», но эти территории токсичны, поэтому приходится вырубать. Так! Госпожа и господин, дайте мне неделю. Я знаю, что делать.
Олле с Виктором попрятались за мать. Иванка стояла, открыв рот. Тесхенец улыбнулся. По уху ему все равно хотелось врезать, просто чтобы говорил по-человечески, не вплетал эти словечки на родном языке.
Ну, или Конрад решил, что Айнар Венегас просто говорит на наречии далекого жаркого Тесхена…
***
Правила гостеприимства гласили: выходить умирающего — угодный Светочам поступок и долг каждого, но и возиться с ним больше не хотелось. Поскорее бы оклемался да валил прочь, ворчал по вечерам Конрад, заглядывая к Олафу-пивовару. Трактира или таверны в деревушке отродясь не было, летом собирались под навесом, зимой — у кого-нибудь, чья жена дозволяла.
Искра у Конрада Груна так и не ожила. Он одолжил у Гунтрама запасную; та видала лучшие дни, напоминала полудохлую бабочку в своем полупрозрачном кристалле. Но работала, колодец снова качал, как надо — сама по себе, по трубочкам, шла вода и поила корни красной пшеницы — не слишком поверху, не слишком глубоко, чтобы не скапливалась лишняя соль. Соль все равно остается, понадобится еще одна Искра, и Конраду даже думать не хотелось, откуда ее брать.
Он мрачно осушил вторую кружку пива, когда подсел кузнец Клаус.
— А этот-то, ваш, тесхенец, чего-то задумал, — прошептал он так громко, что все обитатели Малых Ручейков обернулись. Кажется, даже те, кто не явился сегодня за пивом.
