Анатолий Агарков - Семь дней Создателя
— Устал. Нельзя ли ванну?
— Откат пошёл? — настала очередь и деловому усмехнуться. — Но до тех пор, пока лояльность не докажешь, с охраной будешь.
Помпрокурора:
— И помни, ночью по усадьбе собаки без цепи….
За дверью кабинета два шкафа с пустыми антресолями пристроились к моей спине и проводили в ванную. Я там разделся, снял пандану. Ну что, Масяня, покажем им на что способны, и пропустил сквозь тело свет. Вернулся в коридор, швырнул охранникам одежду:
— Другой прикид несите мне.
И прочь пошёл невидимый никем. Добрался до балкона. Ну что, Масяня, взорлим у мира в сером хламе — если летать умеем, что толку землю бить ногами. Невидимый, неслышимый и невесомый я оторвался от перил балкона и, плавно набирая высоту, поплыл по воздуху в ночную даль. Туда, где солнце село за горою, где ждут меня мои пушистые друзья.
То-то радости от встречи — они и не заметили, что невидимый я. А мне подумалось, что угол преломления им тоже стоит поменять — ведь будут нас искать.
Угомонились пред рассветом, а на пробежку вышел я — уж солнце высоко. Глядь, девушка на валуне сидит нагая, из вороха ромашек венок плетёт.
— Здравствуй, — удивился. — Кто ты такая?
— Я Ева — не узнал меня?
— Ты жива?! А тут что делаешь?
— Жду тебя. Боялась, не дождусь — мне нынче улетать.
— Куда? Зачем? В таком-то виде?
— На Божий суд — ведь я душа, и нынче на исходе девятый день, как бренные останки покинула.
— Чудные, Господи, дела!
— Уже готов, примерь, — венок ромашковый мне на чело надела.
Я удивился:
— Можешь видеть ты меня?
— Ведь я душа. Гораздо удивительнее то, что ты видишь меня. Простому смертному такое недоступно.
— Ну, значит, я бессмертен.
— Бессмертна лишь душа, а ты телесен.
Предположение, а может быть, догадка лучом прозрения вдруг осветили мозг.
— Видать, конфуз произошёл. От травмы черепной, — коснулся пальцами Масяниного глаза, — сознание совсем покинуло меня, а вот душа осталась и правит бал.
— И что Всевышний, так её и не призвал?
— А я в его реестрах и не числюсь — я человек другого измерения.
— Чудно. Ну, Бог с тобой. А мне пора.
— Постой. Ты не хотела бы вернуться в своё тело и жить со мною на природе здесь, познавая мир? Сейчас за ним слетаю и извлеку из-под земли. Все травмы и болячки залатаю, и даже тления следов не сыщешь ты.
— Не стоит. Я как раз в реестре, и срок земного пребывания уже истёк. Прощай. Жаль мы не встретились при нашей жизни — без всякого сомнения, была б твоей. Позволь мне поцелуй вернуть.
Дуновение, чуть ощутимое, сродни дыханию, коснулось губ. Ева растаяла во мне.
Венок остался на челе.
Меня искали.
Наивно было полагать, что эти люди так меня оставят — нет, они своей выгоды из лап не выпускают и ради неё пойдут на что угодно.
Их было четверо, поднявшихся тропой от обрывистого берега. Четыре молодых плечистых человека. Если бы не пистолеты в руках, то вполне доброжелательного вида — им сачки для бабочек больше подошли. В шортах, теннисках, кроссовках и со шпалерами наизготовку — каково?
Втягивая в плечи бестолковки, пружиня шаг, на полусогнутых подкрались к входу в грот и требуют:
— А ну-ка, выходи!
В ответ ни звука. Да некому было звучать — мы в прозрачном обличии расположились на самом темечке горы, как раз над головами этих недоумков. Саиду мысленно приказал молчать, лежать и наблюдать, никак не реагируя. Маркиза калачиком свернулась на моих коленях и рада была ласкам — наскучалась за дни разлуки.
Помявшись, пошептавшись, гоп-команда осторожненько втянулась в грот. На Божий свет спустя несколько минут явились весьма уверенные люди.
— Сгинул, гад.
— Шмотьё лежит, а сам не появлялся.
— Звоним шефу.
— Алло, Иваныч! Его здесь нет — так, барахлишко старое. Да, и, похоже, не было. Что? Понял. А сколько?
Схлопнув сотик-раскладушку, звонивший окинул взглядом гоп-команду:
— Приказано в засаде ждать, пока не словим.
— Вот это да — вот так без подготовки: да это не засада будет, а досада — нас нынче вечером тут комарьё сожрёт. Да и с хавчиком в пещерке напряжёнка.
После непродолжительного совещания двое ушли по тропке вниз, а двое остались — оголив животы, разлеглись на солнцепёке, прикрыв лица бейсболками.
Я загрустил.
Что предпринять? Почистить им мозги — придут другие. Вернуться в город да Грицая вразумить, чтобы охоту раз и навсегда отбить, за мной гоняться? Немного ль чести для бессовестного казнокрада? А что тогда? Найти осиный рой и на пупки насыпать сторожам? Ну, это уж совсем мальчишество. Напрашивался вывод — покинуть грот. Не дать им и намёка на моё присутствие здесь или вообще на этом свете. Пусть думают, что растворился в ванной помпрокурора, распался на молекулы, исчез навеки. И, может, успокоятся, в конце концов.
Жаль, конечно, покидать жильё, где был и счастлив, и свободен, где то ли в грёзах, то ли наяву достиг границы мироздания, и думал, что ещё найду великих тайн немало откровений. Одно лишь утешало — уйдут поимщики, и я вернусь. Мне надо время переждать. Чуть-чуть.
Приняв решение, поднялся. Саиду скомандовал — вперёд! Маркизу поднял на руки. И мы спустились на пологий склон, в царство сосновых исполинов.
Я вам скажу, блуждать невидимым не то же самое, что быть доступным любому взору. Никто от нас не прячется — лес полон жизни.
Вот белка спёрла у ежа грибок и, удирая, ткнулась мне в лодыжку. Теперь сидит на ветке, вертит головой и ничего понять не может. Лишь руку протянуть — она в ладони.
Огромный и прогнивший ствол упавшей некогда сосны весь испещрён ходами. Бурундучки мелькают тут и там, играют, лисят нерасторопных дразнят — где им таких пронырливых поймать. Чёрный ужик шнурком мелькнул из-под стопы и отвлёк внимание. Только боковым успел заметить зрением рыжую молнию, и вот уже лиса стремглав несёт в зубах бурундука. Жаль полосатика, но здесь закон суров — беги, дерись иль погибай. Пожил, дай жить другим. Хорошо друзьям моим теперь нет с пропитанием заботы. Однако ухо всё равно держать надо востро, чтоб самому не стать едой.
А вон чета орлиная устроилась на шпиле мачтовой сосны. Пока подруга на гнезде царь птиц сидит на ветке рядом, считает подданных и примечает, кто где устроился и как. Когда появится потомство, пригодится знать.
И мы себе жильё искали, да всяк по-своему.
Саид принюхивался к норам, оглядывался на меня — может, прогоним того, кто там засел, и вселимся?
Маркиза отнять у белочки дупло была не прочь да нарвалась на филина и со всех ног бежала прочь.
