Тэд Уильямс - Трон из костей дракона
Люди на башне наблюдали за медленным продвижением отряда. Один из солдат тихонько застонал, сердце Деорнота тоже сжималось от боли ожидания. Было легче, когда гремели трубы и поле боя было наполнено криками и кровью.
Это бесконечное ожидание лишило нас всех мужества, думал Деорнот. Когда дело снова дойдет до крови, наглимундцы будут держаться достойно.
— Остальные, наверное, в засаде, — выдохнул молодой солдат. — Что будем делать? — Казалось, что его голос перекрывал даже вой ветра. Как подъезжающие всадники могли не слышать его?
— Ничего, — твердо ответил Деорнот. — Ждать.
Время тянулось бесконечно долго. Когда всадники приблизились, луна озарила сверкающие наконечники пик и блестящие шлемы. Безмолвные воины направили коней к воротам и застыли, как бы прислушиваясь.
Один из стражников встал, поднял лук и направил стрелу в грудь первого всадника. Деорнот бросился к нему, увидев напряженное лицо и отчаянный взгляд предводителя отряда. Снизу раздались громкие удары по воротам. Деорнот схватился за лук и силой направил его вверх; стрела вылетела и пропала в ветреной тьме над городом.
— Во имя милостивого Бога, откройте ворота! — И снова торец копья ударился о дерево. Это был голос риммера, как подумал Деорнот, находящегося на грани безумия. — Вы что, все заснули? Впустите нас! Я Изорн, сын Изгримнура, мы бежали из рук врагов!
— Смотри! Видишь, как рвутся облака? Тебе не кажется, что это добрый знак, Веллигис?
Говоря это, герцог Леобардис махнул широким жестом в сторону распахнутого окна каюты, едва не стукнув тяжелой, закованной в железо рукой по голове своего взмокшего оруженосца. Оруженосец, возившийся с ножными латами герцога, нырнул, проглотив проклятие, и повернулся, чтобы ударить пажа, недостаточно быстро убравшегося с его пути. Паж, старавшийся быть как можно незаметнее в переполненной каюте, возобновил свои горестные попытки немедленно превратиться в невидимку.
— Может быть, мы некоторым образом острие клина, который положит конец всему этому безумию? — железная рукавица Леобардиса лязгнула по окну, оруженосец ползал по полу, пытаясь удержать на месте полупристегнутый наколенник. На низком небе голубые полоски и вправду зацепили и порвали тяжелые облака, будто темные массивные скалы Краннира, нависающие над заливом, где качался бросивший якорь флагман Леобардиса «Сокровище Эметтина».
Веллигис, огромный, тучный человек в золотых одеждах эскритора, шагнул к окну и встал подле герцога.
— Как можно погасить огонь, мой лорд, подлив в него масла? Прошу простить мою прямоту, но думать так — большая глупость.
Ропот барабанной переклички разносился по заливу. Леобардис смахнул упавшую на глаза прядь белых волос.
— Теперь я знаю, что думает Ликтор, — сказал он. — И знаю, что он просил вас, дорогой эскритор, попытаться отговорить меня от этого предприятия. Любовь его святейшества к миру… что ж, она прекрасна, но боюсь, что сейчас вряд ли удастся добиться его при помощи разговоров.
Веллигис открыл маленькую медную шкатулку, достал из нее сахарную конфетку и аккуратно положил на язык.
— Вы опасно близки к кощунству, герцог Леобардис. Разве молитвы — это просто «разговоры»? Разве посредничество его святейшества Ликтора Ранессина может быть менее действенным, чем сила ваших армий? Если вы полагаете, что это так, тогда ваша вера во всеблагого Узириса и его ближайшего помощника Сутрина — это не что иное, как притворство. — Эскритор тяжело вздохнул и принялся сосать конфетку.
Щеки герцога порозовели; махнув рукой, он отослал оруженосца и, с трудом нагнувшись, сам прикрепил последнюю пряжку, потом приказал, чтобы ему подали накидку темно-синего цвета с бенидривинским золотым геральдическим зимородком на груди.
— Да поможет мне Бог, Веллигис, — сказал он раздраженно, — но я Не намерен спорить с вами сегодня. Я слишком далеко отброшен Верховным королем Элиасом, и теперь у меня не остается другого выбора.
— Но я надеюсь, что сами вы не будете сражаться, — сказал большой человек, и в первый раз истинная озабоченность прозвучала в его голосе. — Под вашим началом сотни, нет, тысячи людей — нет, душ, — и их благополучие ваша забота. Ветер носит семена катастрофы, и Мать Церковь ответственна за то, чтобы они не пали на удобренную почву.
Леобардис грустно покачал головой, когда маленький паж застенчиво подал ему золотой шлем с гребнем из выкрашенного в синий цвет конского хвоста.
— Почва уже удобрена, Веллигис, и катастрофа уже грядет — простите мне заимствование ваших поэтических слов. Наша задача — отрезать ее еще не раскрывшийся цветок. Пойдем. — Герцог погладил жирную руку эскритора. — Нам пора в лодку. Пойдем со мной.
— Конечно, мой дорогой герцог, конечно. — Веллигис слегка повернулся боком, протискиваясь через узкую дверь. — Надеюсь, вы простите меня, если я пока не последую за вами на берег? Я уже не так твердо стою на ногах, как прежде. Боюсь, что я делаюсь стар.
— Ах, но ваше красноречие не утратило своей силы, — ответил Леобардис, когда они медленно двигались по палубе. Маленькая фигурка в черном одеянии пересекла им путь, на минуту задержавшись, чтобы кивнуть, сложив руки на груди. Эскритор нахмурился, но герцог Леобардис с улыбкой кивнул в ответ.
— Нин Рейсу много лет плавает на «Сокровище Эметтина», — сказал он. — Она лучший вахтенный из всех, которые когда-либо у меня были. Я смотрю сквозь пальцы на ее педантичность — ниски в некотором роде странный народ, Веллигис, вы бы знали это, если бы чаще выходили в море. Пойдем, моя лодка здесь. — Портовый ветер синим парусом раздул плащ герцога на фоне изменчивого неба.
Леобардис увидел своего младшего сына Вареллана, ожидающего у схода на берег. Он казался слишком маленьким для своих сверкающих доспехов. В отверстии шлема виднелось его узкое озабоченное лицо, когда он обозревал марширующие по берегу наббанайские войска, как будто должен был ответить отцу за любую неряшливость или неорганизованность в рядах ругающихся солдат. Некоторые из них проталкивались мимо Вареллана, как будто он был бесполезным мальчишкой-барабанщиком, весело ругая, пару испуганных беспорядком лошадей, спрыгнувших со сходней на мелководье, утащив за собой вожатого. Сын герцога попятился от плещущего, визжащего столпотворения, наморщив лоб. Эти морщины не разгладились, даже когда он увидел сходящего с нагруженной лодки герцога и подошел к каменистому берегу южного побережья Эрнистира.
— Мой лорд, — сказал он и помедлил; герцог догадался, что сын размышляет, следует ли ему слезть с лошади и преклонить колено. Герцог сдержал раздражение. Он винил Нессаланту за робость мальчика, потому что она носилась с сыном, как пьяница с пивной кружкой, не желая признавать, что дети ее давно выросли. Конечно, он наверное и сам мог бы как-то повлиять на их воспитание. Вряд ли так необходимо было смеяться над вспыхнувшим много лет назад интересом сына к духовенству. Впрочем, все это было очень давно, и теперь уже ничто не могло изменить пути мальчика: он будет солдатом, даже если это убьет его.
