Урсула Ле Гуин - Пересадка
Все, что они узнали, придумали, открыли и совершили за несколько тысяч дней и ночей, проведенных в городах, там и останется, пока что отложенное в долгий ящик. Пока они снова не вернутся на юг…
— Именно поэтому и оказалось так просто заставить нас свернуть в сторону со своего Пути, — сказал Кергеммег. — Наша жизнь на севере столь отлична от нашей жизни на юге, что иным народам эти две отдельные жизни кажутся недостаточными, незавершенными. Им кажется, что мы сами просто не в состоянии как-то разумно соединить их. Мы не можем ни объяснить наш Мадан тем, кто живет только одной жизнью, ни оправдать его. Когда в наш мир явились байдераки, они сказали нам, что наш Путь — это проявление самого обыкновенного животного инстинкта, а значит, мы живем, как животные. И нам стало стыдно.
(Я позднее посмотрела в «Энциклопедии миров», что означает слово, употребленное Кергеммегом, «байдераки» (или «бейдераки»), и нашла там некое упоминание о бейдрах (или байдрах) из мира Унон, агрессивном и предприимчивом народе с высоко развитыми материальными технологиями, которые не раз попадали в беду и подвергались штрафам со стороны АПИМа за вмешательство в жизнь других миров. В «Путеводителе» Рорнана мир Унон обозначен специфическими символами, которые означают: «Представляет особый интерес для инженеров, компьютерных программистов и системных аналитиков».)
Кергеммег с болью рассказывал мне о нашествии байдераков. У него даже голос изменился, стал звучать глуше. Он был еще ребенком, когда у них появились первые байдераки. И мысли о них не оставляли его всю оставшуюся жизнь.
— Они сказали нам, что мы должны сами управлять собственной жизнью, а не плыть по течению. Что нельзя жить как бы двумя совершенно различными жизнями, что следует все время, весь год жить одной полной жизнью, как это делают все разумные существа. Байдераки — великий народ, обладающий разнообразными знаниями, высоко развитой наукой и значительными жизненными удобствами. С их точки зрения, наша жизнь и впрямь мало чем отличалась от жизни животных. Они рассказали и показали нам, как живут другие люди в других мирах. И мы поняли, как глупо было полжизни отказываться от радостей секса и тратить столько сил и времени на пешие переходы с юга на север и с севера на юг. Ведь можно было бы построить корабли, дороги, машины и самолеты и посещать то или иное место хоть сотню раз в год, если захочется. Мы увидели, что и на севере можно было бы построить такие же большие города, как на юге, а на юге создать такие же уютные фермы, как на севере. Почему же нет? Наш Мадан оказался бессмысленной и иррациональной тратой сил, обыкновенным животным инстинктом, управлявшим нами. И от нас требовалось, чтобы освободиться от этой зависимости, всего лишь принимать те лекарства, которые предлагали нам байдераки. А нашим детям, говорили они, уже не нужно будет прибегать к помощи лекарств; они сумеют изменить свою сущность благодаря генетической науке байдераков. Зато все мы сможем всю жизнь до глубокой старости наслаждаться сексом, как это происходит у самих байдераков. И любая женщина сможет беременеть, когда захочет, даже на юге (до наступления менопаузы, разумеется). И рожать сможет сколько угодно раз. Байдераки очень хотели подарить нам это лекарство. Мы знали, что их доктора очень мудры, что они обладают огромным опытом и знаниями. Когда они у нас появились, то излечили некоторые наши болезни мгновенно, точно по волшебству. Мы видели, как это здорово — летать на самолетах, — и завидовали байдеракам, и нам становилось стыдно.
Они привезли для нас различные машины, и мы даже пытались водить подаренные нам автомобили по нашим узким каменистым тропам. Они прислали своих инженеров, чтобы руководить строительством у нас огромного шоссе, идущего прямиком через Срединные Земли. Мы взрывали горы их взрывчаткой, стараясь сделать это шоссе, ведущее с юга на север, широким и ровным. Мой отец тоже работал на этом строительстве. Какое-то время там работали тысячи мужчин. И все это были мужчины с южных ферм… Только мужчины. Женщинам даже не предлагали туда отправиться. Женщины народа байдра такой работой не занимаются. Байдераки считают, что женщины должны сидеть дома с детьми, а мужчины — «делать дело».
Кергеммег задумчиво поднес к губам бокал с прохладным ю, глядя на мерцающее море и темное небо с россыпью звезд.
— Но женщины все-таки туда отправились и поговорили с мужчинами, — продолжил он свой рассказ. — Они сказали: «Может быть, вы и нас тоже послушаете, а не только байдераков?» Возможно, наши женщины не испытывали такого стыда, как мужчины. Возможно, их стыд чем-то отличался от мужского стыда и был связан, скорее, с жизнью тела, а не с жизнью разума. Их не слишком интересовали автомобили, аэропланы и бульдозеры, зато они очень беспокоились, что нас действительно начнут пичкать неведомыми медикаментами, которые изменят нашу природу. Их также страшно сердили новые законы, которые определяли, кому какой работой следует заниматься. В конце концов, ребенка и у нас вынашивает и рожает именно женщина, растят-то его оба родителя, так почему же детей следует предоставить воспитывать одной только матери? Разве может женщина в одиночку вырастить четверых детей? Или даже больше, если сохранится этот «вечный секс»? Это же бесчеловечно, говорили они. И потом, почему в городах семьи непременно должны сохранять единство? Ребенку тогда уже не так нужны родители, родителям не так уж нужен ребенок — у всех свои интересные дела… Вот что наши женщины сказали нам, мужчинам, и вместе с ними мы попытались то же самое сказать байдеракам.
Но байдераки сказали: «Ничего, скоро вы на все будете смотреть иначе. Вот увидите. Вы просто пока не в силах разумно оценить наши предложения. Вы все еще в плену у собственных гормонов, но мы подкорректируем вашу генетическую программу и освободим вас от этого иррационального и бесполезного поведенческого комплекса, который вы называете Мадан».
Но в ответ мы спросили: «А будем ли мы тогда свободны от ВАШЕГО иррационального и бессмысленного поведенческого комплекса?» И ответа не получили.
И постепенно мужчины, работавшие на строительстве дороги, стали бросать на землю инструменты останавливать те большие строительные машины, которыми снабдили нас байдераки, и говорить: «Зачем нам этот путь на север, если у нас есть тысяча собственных возможностей прожить жизнь как следует?» И вскоре все они ушли на юг по нашим старым тропам и дорожкам.
Понимаешь, все это случилось — и, по-моему, тут нам очень повезло, — как раз к концу северного сезона. На севере мы все живем раздельно, много времени тратим на ухаживания, на занятия любовью, на воспитание детей и т. п., так что, если бы мы в этот момент были на севере, то, как бы это выразиться, могли оказаться куда более близорукими, более впечатлительными, более уязвимыми. А тогда мы как раз начинали собираться вместе. И когда мы пришли на юг и снова оказались в своих солнечных городах, то смогли все это обсудить вместе; мы устраивали всевозможные собрания и совещания, любой мог высказать свои аргументы и выслушать чужие, и уже потом мы сообща решали, что лучше для нас как для народа.
