Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни
— Я вряд ли вернусь к тебе, бэйби… Стучи себе одна в Москве, юная барабанщица. И поцеловал ее в губы… Увидев меня без шарфа, она испуганно дернулась в сторону, но что уж тут поделаешь. Подали трап и два пассажира, передумавшие лететь в Москву, сошли на гостеприимную белорусскую землю — на сей раз без почетного караула. Аэропорт был пуст, разве что служащие в скромном количестве суетились, а мы с хранителем уже дважды за день порушили сценарий нашим недоброжелателям и теперь до прилета нашего рейса в Москву могли быть совершенно спокойны. Хранитель сказал, что мы поедем в Москву на автомобиле, и я безразлично кивнул ему — как знаешь… А сам присел одинокий такой на аэропортное кресло и вознамерился печально и нелепо сидеть, смотря никуда. Иногда там бывает интересно.
7. ТРИ СТРАННИКА НА ДОРОГЕ
Вряд ли вы помните меня, а если помните — то зачем? Я даже имени своего называть не собираюсь, просто расскажу все что знаю об этой загадочной истории, ибо такова воля небес, казавшихся вчера незыблемыми и на сегодня уже, видимо, павших. Я ставлю знак вопроса, мало сомневаясь в исходе сражения. Я знаю больше, чем многие из самых уверенных и потому не сомневаюсь. Но я беспристрастен. Я допускаю что угодно. Я ставлю знак вопроса. С точки зрения здравого смысла, именно мне было пристало бы писать сей невразумительный опус, а Даэмону и Джорджу быть его персонажами. Но вино тогда странно подействовало на меня — впрочем, что я такое говорю, я ведь знаю теперь распрекрасно, что никакое не вино. Насколько я знал Даэмона, он всегда был чужд всего таинственного, единственно что его отличало, так это сочетание двух черт несочетаемых: равнодушия полнейшего и брезгливости. Мы познакомились с ним в Москве в доме кинематографистов, на какой не помню тусовке. Славный малый, подумал я, может и навоображал о себе невесь что, но интересный. Потом мы увиделись спустя полгода, и он предполагался вместе со мной на главную роль в эстонском сюрреалистическом кино «…that neverimaging flight», сказочки такой развеселой про утопленников летающих. Никогда, повторю — никогда не думалось мне, будто выйдет из всего этого хоть какой-нибудь толк, а Даэмон тот так просто ржал. Но нам предложили по тысяче баксов, и сразу выплатили двести. Я бросил театр, Даэмон — безделье свое вечное, ну и поехали. По дороге Даэмон напугал двух катящихся с нами по рэйлвею девушек страшной рассказкой про Эдмона Дарта Эдана, будто бы поныне живущего в Таллинне. Нечто тягомотное весьма все это было; вспомнились мне сразу и стивенсоновский шотландский стиль столь же малопонятных тупых рассказок, от которых все ж как-то мрачно на душе, и вычурная готика Эдгара По — и т. д. и т. п. Страшная любовь, сводящая с ума; высокочастотная музыка пустившейся в пляс крыши; замогильный хохот на пустом чердаке заполночь; песенки, которые полюбились прочим трудящимся; внезапно (и очень некстати) — известность и деньги; а по ночам — припадки слез; встречи с ангелами (или, скорее, ангеловидными сатанюшками) в горах — а откуда горы рядом с Таллинном?.. стало быть — просто глюк наркоманский; беспорядочная жизнь, когда не помнишь, где уснул, не понимаешь, где проснулся; беспорядочные половые связи и полнейшее равнодушие к поклонницам, коих много и от которых хочется чего-то необычайно непристойного а потом — пошла вон; прочий бред. Эдмон Дарт Эдан (гэльское имя или сидское, скорее сидское) будто бы сводил с ума своих слушателей и слушательниц, играя на одной из непроизносимых улиц на старой гитаре, сидя прямо на неровном булыжнике древнем. Даэмон сказал, что все это правда, и обещал даже показать — где, если они обе немедленно организуют ему групповой секс, а я — временно покину территорию купе; я покинул, что было дальше — не знаю, но девицы ехали не до Таллинна, как потом выяснилось, а только до станции Раквере. Просили назвать улицу, но он отвернулся и ничего не сказал. Они оставили ему свои координаты, чтобы он нашел их в Таллинне, но он пустил бумажку из окна по ветру, так чтобы им видно было с перрона, как она летит… Так развлекался Даэмон по дороге. Я спросил его про Дарта Эдана, но он не по-доброму взглянул мне в глаза и сказал, что не прельщен отнюдь перспективою половой связи с моей особой и оттого честно признается, что все это — его нечаянная выдумка. Но при этом он издевательски улыбался и я подумал, что он просто не хочет говорить. Подражая Даэмону, я перенял его ироничный тон язвительный и старался не отставать от него в отвратных комментариях по поводу жизни. Мы пошли с ним на Ратушную площадь на стрелку, он вел меня любимыми своими улицами. А там мы сидели и говорили ни о чем, о любви.
— А мне процесс неинтересен, — сказал Даэмон, зевая, — был раньше… да сплыл. Я не говорю безразличен — совсем нет. Очень даже… Но предсказуем — и неинтересен. Те, что мне отказывают, вызывают только печальный сомнамбулизм. Скажу тебе честно… это случается трагически редко. А если объект вожделения кивает мне да, то через час условно она уже не просто в койке, но в положении привязанной поклонницы, готовой на все ради того лишь, чтоб я на нее посмотрел — хотя бы только посмотрел. Какая тут любовь? Впрочем, есть один пример по имени Катя… Я давно ее не видел, стараясь заставить страдать по мне (жестоко, а?!.. зато правда). Я-то думал было отвыкнуть от нее и просто забыть. Нынче же брежу о ней все больше и больше. Она действительно прелестная юная леди, и очень соблазнительная. …Впрочем, мы ждем нашего эстонского друга уже лишний час, а в этом городе не принято опаздывать. И мы пошли гулять дальше, надеясь печально добрести до вокзала и купить обратные билеты. Так вот неудачно съездили мы на съемки, но зато погуляли а после Даэмон оставил меня одного в безлюдном кафе на улице Раннамяэ, где пахло обреченной осенью, а вечером наведался в номер с невесть откуда взявшимся питерским денди по имени Джордж — таким же воображалой томным, как и сам Даэмон. Первый был в белом, второй — в черном. В остальном, мне показалось, они и не различались совсем. В тот вечер я напился непристойно; а на самом деле, уверен, отключили мое сознание высшие силы, незаинтересованные в участии третьего лица в предполагающемся судьбоносном разговоре. Очнулся я первый раз в совершеннейшем бреду, а потом — уже утром. Даэмон спал, безответно обняв подушку; Джордж, видно, ушел раньше. Спустившись, я увидел его в баре, пристающим к неприлично задумчивой красавице, с печалью наблюдающей все происходящее вокруг и Джорджа — как еще одно происходящее. Потом она ушла вместе с ним. Странная такая блондинка — не то я видел ее где-то раньше, не то сама внешность ее меня как-то непонятно взволновала. Даэмона я встретил в этот день еще раз — спустя час мы случайно столкнулись у дверей. У него глаза были безумны; это я точно помню. Он и не узнал меня будто, потом обернулся, назвал по-имени и театрально так рассмеялся.
