Ярослав Гжендович - Фантастика «Фантакрим-MEGA»
— Прекрасно. Еще одна просьба: не спускайтесь в помещение под сценой, там сейчас монтируют декорации. Вы еще успеете на них насмотреться. Жду вас завтра готовыми к работе. Нуар — в девять утра, Томми — в десять и Майлса — в одиннадцать. Учтите, времени на раскачку нет, премьера через неделю. Все свободны, до свидания.
Томми скорчил гримасу.
— Боже, чего я больше всего в жизни не люблю, так это тащиться на работу ни свет ни заря. Потому, можно сказать, и в актеры подался…
Глаза Брайана блеснули, но он снова не удостоил реплику Томми ответом, повернулся, шагнул за пределы светлого пятна и пропал. Хотя нет, на одно мгновение он задержался — чтобы еще раз взглянуть на меня. Мне казалось, что я продолжаю чувствовать на себе этот взгляд, даже когда в темноте зазвучали удаляющиеся шаги, и стало ясно, что Брайан ушел.
— Свобода! — полушепотом завопил Томми. — Кто идет со мной выпить?
Майлс покачал головой.
— Я еще не созрел, чтобы нарушать приказы командования.
— Ну а ты, Нуар?
Я помахала перед его носом тетрадкой.
— Работай, Томми, работай. И чти заветы.
— Работать? Не выпив?! Да ты с ума сошла! Ну, ладно, — он направился к лесенке. — По дороге сюда я заприметил в кафе «Бета Синус» — это совсем рядом, кстати, — два совершенно неземных создания. Может, они еще там… О ревуар, — он послал мне воздушный поцелуй и сбежал по ступенькам.
Мы с Майлсом остались стоять в освещенном кругу, глядя друг на друга.
— Здорово, что мы снова встретились, Майлс. Только вот я никак не ожидала, что у Элизара такие сержантские замашки.
— Да уж. Но, по крайней мере, до дверей, надеюсь, мы сможем дойти вместе, не провалив пьесу. Все-таки это в пределах театра, — он протянул мне руку.
Мы сошли со сцены и, не спеша, двинулись по проходу.
— Он почему-то вообще очень озабочен тем, чтобы глупые актеры не сделали чего с драгоценными персонажами, — полушутя, заметила я, но Майлс понимал меня очень неплохо и потому ответил всерьез.
— Да нет, скорее наоборот — чтобы персонажи не натворили чего с глупыми актерами. Ты ведь знаешь, как погибла Пиа Фишер?
— Да в общем нет. Слышала только, что она утонула.
— Да, но как? — Мы вышли в фойе и остановились у скамьи-аквариума, глядя, как среди водорослей и пузырьков медленно колыхались в воде две крупные золотистые рыбины. — Пиа играла русалку в «Человеке с радуги». Спектакль тогда катали по Гавайям. И вот как-то раз днем она решила искупаться, доплыть до какого-то маленького островка метрах в трехстах от берега. Штука в том, что она совершенно не умела плавать…
Я вздрогнула, представив эту очаровательную молодую женщину, убитую собственной работой, чрезмерным вхождением в роль… Русалка! Боже мой! Что ж, это многое объясняло в поведении Брайана. Общаясь между собой, актерам было куда проще незаметно выйти за грань, отделяющую себя самого от сценического образа. Компания же посторонних людей, наоборот, заставляла оставаться собой.
— Бедняга Брайан. Спасибо, что рассказал мне, Майлс. — Мы подошли к двери, и я помахала рукой швейцару. — А где ты остановился?
— В «Дайане Редиссон».
— Правда? Как чудно, я в этом же отеле! Я, конечно, уважаю режиссерские наставления, но брать два разных такси будет, по-моему, просто расточительством, а?
Майлс поймал машину, и всю дорогу мы, предаваясь блаженному нарушению запрета Брайана, болтали, вспоминали прошлые совместные работы, рассказывали друг другу об общих знакомых.
В гостиничном холле мы простились и разошлись по своим номерам. Я переоделась в халат, заказала горячего чаю и свернулась в просторном кресле со своей тетрадкой. На память я не жалуюсь и, прочтя содержимое листков в клеточку дважды, я решила двигаться дальше, отыскала в своем чемодане таблетки и приняла одну.
Даже всей моей памяти не хватало на то, чтобы запомнить официальное фармацевтическое название этого препарата. Рассказывали, что он был разработан в государственных военных лабораториях и предназначался для нужд разведки. Приняв такое лекарство, разведчик настолько полно вживался в «легенду», что разоблачить его было невозможно даже с помощью гипноза, детекторов лжи и любых инъекций.
Потом эту военную тайну постигла судьба всех остальных военных тайн — она просочилась-таки сквозь запреты и секреты. Большие надежды возлагали на это средство наркоманы, но их ждало разочарование. Таблетки сами по себе — не более чем инструмент. И едва их приняв, превратиться чудесным образом в кого-то другого невозможно. Для этого нужна напряженная работа над образом. Любителям острых наркотических ощущений она оказалась не под силу, но тут таблетки открыли для себя актеры. Сегодня театр без них почти не обходится. В традиционной драматической школе их принимают в ослабленном варианте. В импровизационной драме используют одну таблетку нормальной силы, в «веритэ» — две. Брайан велел нам начинать с одной. Что ж, это не самое жесткое из его требований.
Я почувствовала, что средство начинает действовать: голова моя чуть закружилась и стала необыкновенно легкой. Теперь комната выглядела так, словно я смотрела на нее в несильный перевернутый бинокль. Звуки тоже слышались приглушенно. Я закрыла глаза и, откинув голову на спинку кресла, стала повторять биографию Аллегры. Даже не повторять, а читать. Крупные печатные буквы сами собой возникали на внутренней стороне опущенных век. Я читала и старалась представить каждого человека, каждое место, словно воскрешая в памяти однажды уже виденное и прожитое. Я лепила лица друзей Аллегры, ее родителей. Я проходила по школьным классам ее детства, возводила дома и целые города. Я старалась увидеть все это ее глазами, и вскоре мое воображение уже заполняло пустоты биографической разработки, дорисовывая малейшие детали — вплоть до забавной картинки на шкафчике Аллегры в школьной раздевалке.
Это удивительное ощущение — натягивать на себя чужую личность, как тесное трико. Я всегда восхищалась им, восхищалась и сейчас, предвкушая, как уже скоро придуманные картинки станут воспоминаниями, а она, Аллегра, станет мной.
Зазвенел телефон, и, хотя он стоял далеко от моего кресла, я все же без труда сообразила, что звонок — часть реального мира.
— Приди, приди, любовь моя! — пропел из трубки тенор Томми Себастьяна. — Я страшно одинок, потерян в этом городе чужом! Приди, приди, о сколько неги нам встреча наша… Вот черт, сбился с размера! В общем, что ты делаешь сегодня вечером, а, Нуар?
Звук его голоса и мое настоящее имя разом пробили большую брешь в сладкой дымке слияния с образом. Я нахмурилась.
