Мэгги Лерман - Цена всех вещей
Я знаю, Ари, конечно, использовала заклинание, но она выбрала этот путь не сама. К тому же тогда Ари была еще маленькой, и все произошло так давно, что сравнивать подобное просто нельзя. (К слову, я бы тоже стер воспоминание о том, как мои родители сгорают в собственном доме. Подобных воспоминаний никому не пожелаешь.)
На одной стороне были те, кто пользовался заклятьями: немного глупые, немного несчастные. На другой стороне я.
Но потом все изменилось. Изменился мир, или мое восприятие этого мира.
На следующий день после того, как Ари устроила истерику в спальне из-за поступления в Манхэттенский балет, у меня случилась паническая атака и пойти в школу я не смог. Мне казалось, я умираю. Я как будто впитал страдания Ари — Ари, которая с того дня не проронила ни слезинки. Я был абсолютно уверен, что мое сердце разорвется, но обнаружил, что паническая атака миновала так же быстро, как и ее истерика.
Даже быстрее, потому что по сути не была моей собственной.
Очередная паническая атака случилась во время репетиции нашей группы, когда я не смог попасть в ноты. В последующие несколько недель я пережил панические атаки в машине, в душе и на полу в собственной комнате. Мне пришлось изучить этот пол досконально. Даже ощущение шероховатого ковролина от стены до стены могло вызвать приступ удушья.
Я не мог спать.
Три дня подряд я валялся в кровати до двух-трех часов дня.
Мама думала, что я заболел, но я не был болен, я плакал. Рыдал до изнеможения. Мама водила меня на прием в клинику, но там я чувствовал себя прекрасно и выглядел как обычно.
Я всегда был склонен к депрессиям и самокопанию. Я думал о некоторых вещах так напряженно, что в моем сознании они рассыпались и разлетались на куски. Маркос называл меня мрачным типом, но ему всегда удавалось меня взбодрить. Тут было другое.
Вокруг все было в порядке. Не в порядке был я.
Я искал в Интернете антидепрессанты. Но, если ты молод, таблетки порой могут оказывать противоположный эффект — и ты становишься еще несчастнее, почти готовым к самоубийству. Еще я слышал, что от таблеток толстеют, и потому жутко боялся стать поперек себя шире. Я не стал рассказывать маме, как все плохо.
Я рассказал Ари. Конечно, рассказал, ведь мы делились друг с другом абсолютно всем. Но обрисовывать весь масштаб бедствий не стал. Я никогда не говорил, что «подумываю о самоубийстве». Я сказал, что «думаю о смерти», хотя это совершенно разные вещи, ведь каждый иногда думает о смерти, но не каждому хочется ее пережить. Далеко не все думают о балке и веревке или о лезвии и ванне.
Не сказать чтобы я думал об этом каждый день. Нет. Большую часть времени я пребывал в отличном настроении. Проще всего было с Маркосом. Я знал его целую вечность и обводил вокруг пальца легко и просто. Это было шоу. Час Маркоса Уотерса. Все, что от меня требовалось, — придерживаться своей роли.
Тяжело было во всех остальных местах. Очень тяжело. Порой я даже начинал задыхаться. Мама стала считать меня аллергиком, поскольку происходящее не укладывалось у нее в голове. Но дело было не в аллергии, не в окружающей среде и не в глютене. Дело было во мне. Мой мозг не мог нормально работать. Не мог ощущать радость от того, что я был Уином Тиллманом.
В одиннадцатом классе одна из девочек, Кейтелин, вернулась после летних каникул настоящей красавицей. Ее успешно сработавшее заклинание заставило меня серьезно задуматься о таком способе устранения панических атак. Идти к гекамистке — вот что мне нужно. Вряд ли мне удалось бы осуществить задуманное на неделе, когда я буквально тонул в отчаянии, а эта девочка с блестящими волосами, Кейтелин — в компании Ари и Диана звали ее Кей, — казалась вполне благополучной. Я спросил Ари, что она обо всем этом думает.
— Я не уверена, что заклинание сделало ее счастливой, — сказала Ари.
— Такие сиськи никому бы не помешали, — заявил Маркос, однако по его тону я понял, что на самом деле друг считает ее отвратительной.
Но я тоже был отвратительным.
На свете осталось не так много гекамистов — большинство из них давно вымерли. Последние двадцать лет вступать в ковен было запрещено. Во всех Штатах их осталось тысяч десять, а в Кейп-Коде только один — пожилая леди, которая, казалось, жила здесь вечно. Поэтому я был сильно удивлен, когда, заявившись после школы к ней домой, я обнаружил там одного-единственного человека. И этот человек был моим ровесником.
Девушка сказала, что ее зовут Эхо, и сразу же мне понравилась. Не в романтическом смысле, нет. Я ничего не позволял себе даже с Ари, которую любил, просто эта девочка казалась доброй. На кухонном столе у нее лежали недоеденное яблоко и колода игральных карт, я помешал раскладыванию пасьянса. Мне показалось, в этом было что-то обыденное.
Что-то чисто человеческое.
Я сел рядом с разложенным пасьянсом. Эхо села напротив.
Я не особенно обращал внимание на окружающую обстановку, но мог бы назвать это место обшарпанным. Здесь и для одного человека едва хватало места, не говоря уже о семье.
Стоявший посреди комнаты угловой диван отделял зону кухни от зоны гостиной. Я запомнил это из-за того, что мне постоянно казалось, будто я вот-вот перекувырнусь через него.
О маленьких пространствах и неудобной мебели я знал не понаслышке. А также о дешевых конструкциях и старом, дурно пахнущем ковре. В такой обстановке я чувствовал себя как дома.
— Где же гекамистка? — спросил я, чтобы не отвлекаться на другие мысли.
— Ушла, — ответила девушка.
— О-о…
Повисла пауза, секунды текли, как вода из неисправного крана.
— Итак, тебе нужно заклинание. — Кончиками пальцев Эхо подняла яблочную кожуру и выбросила ее в мусорку. — Что с тобой не так?
Я почувствовал, как в груди что-то треснуло и надломилось. Я находился на грани того, чтобы снова удариться в слезы.
— Мне… грустно, — сказал я.
Как нелепо. Такое глупое, маленькое слово, совершенно не отражающее правды. Ей следовало бы поднять меня на смех и выставить прочь из своей крошечной квартирки.
Она этого не сделала.
— Насколько грустно?
— Достаточно грустно, чтобы я пришел сюда, — ответил я.
Это была почти шутка, но она не смеялась, и от этого мне казалось, что я все делаю правильно. Она слушала и слышала меня как никто другой.
— Моя мать может приготовить для тебя то, что решит все проблемы.
— Великолепно, — сказал я. — Великолепно.
— Или это могу приготовить я. — Она посмотрела на меня. Из-за густой черной подводки белки ее глаз казались особенно белыми. — Но все останется между нами.
