Макс Фрай - 5 имен - 1
— А Леон?
— А Леон оказывается свидетелем ритуального убийства двойников. Публикует жуткую статью со снимками, организовывает кампанию травли. Шамана сажают в тюрьму, а на суде он проклинает Леона.
— На следующий день Леон распадается на много нежизнеспособных двойников и умирает. Дочь остается сиротой, и ее усыновляет вышедший из тюрьмы шаман.
— Мне не нравится! — хором говорим мы с Изой. Иза нервно хихикает, я встаю из-за стола и начинаю ходить кругами по комнате. На этот раз обычная тактика не принесла плодов. Не дается нам рассказ о двойниках, хоть плачь…
* * *— Мне кажется, я знаю, в чем дело, — тихонько говорит Иза.
— Я тоже знаю. — Я останавливаюсь посреди комнаты. Иза подходит ко мне почти вплотную.
— Это очень личное, правда? — шепчет она. — Слишком личное. Такое личное, что об этом невозможно написать.
Иза сейчас так близко, что я вижу свое отражение в ее глазах. Я тянусь к ней — обнять, поцеловать, просто прикоснуться! Губы опять — в который уже раз — наталкиваются на стекло… Хватаю со стола пепельницу, в бешенстве запускаю ее в преграду, вечно, с рождения отделяющую меня от моего двойника.
Иза со звоном осыпается к моим ногам.
А теперь еще и самки
Какое лето… какое убийственное лето…
Засуха, голод…
За что, Большая Белая?
В чем мы провинились перед тобой?
Тебе разонравилось наше пение?
Тебе не по душе наши жертвы?
Хоть намекни, Ты же знаешь, мы все сделаем, чтобы вернуть Твое расположение!
Опять Одноногий кого-то несет… отвратительно шуршит под ногами сухая сожженная трава…
— Маэстро Коа-Шар,[18] Маэстро Коа-Шар! Идемте скорее! Там Вва Большеротого хотят убить!
Голос хороший, поставленный, значит, уже поет. Тембр странный, высоковат… и сам мальчик — маленький, худенький… и кожа эта пергаментная…
Какое страшное лето, Большая Белая! Июньские дети худы, как богомолы и не растут… совсем не растут…
— Что с Большеротым, Младший?
— Он яйца отказался отдать в инкубатор! Вва Сухорукий полез, так он ему чуть вторую руку не откусил! И еще кое-что… — у мальчишки вырывается смешок, но он тут же делает серьезное лицо. — Сухорукий так визжал, что сорвал голос… Теперь говорит, что на вечернюю распевку не выйдет. Мужчины вытащили Большеротого на площадь, хотят яйца насильно отнять.
Только этого не хватало… Большеротый — здоровенный лоб, ему перебить половину Хора, как мне — спеть вечерний речитатив под аккомпанемент дождя. То есть, запросто. С другой стороны, на охоте Вва Большеротому нет равных, только благодаря ему мы все как-то до сих пор живы… Если с ним что-то случится, можно сразу приглашать Одноногого — все лучше, чем медленно умирать от жары и голода.
— Идемте, Маэстро Коа-Шар, — теребит меня Младший, — ну, идемте же! Там уже почти весь Хор собралася, они же его убьют!
Мальчишка так переживает за Большеротого… Кто он ему? Сын? Нет, навряд ли, не было у Большеротого июньских детей. Да и какая разница — сын — не сын. Наши дети, даже когда маленькие, Воспитателей любят больше, чем Родителей. А этот уже подросток, уже, поди, свое место в Хоре есть… Вполне самостоятельная единица, мог бы и пофлегматичнее быть… А он вон приплясывает на месте, и видно, что не от любопытства, не потому что хочется скорее бежать посмотреть, как Хор будет топтать Вва Большеротого… Кажется, если бы не приличия, он бы меня насильно туда потащил — спасать свихнувшегося Большеротого и его яйца. Надо же, какой… Наверное все же, сын…
— Ты Вва, Младший? — спрашиваю
— Нет, Маэстро, — конфузится он, — я — Коа…
Б-большая Белая! Дожили… Собственного потомка не узнал! Кто он мне? Внук? Правнук? Праправнук?
— Кто твой Родитель, мальчик?!
— Коа-Пятнышко, Маэстро, — шепчет мальчишка, пиная от смущения сухой стебель.
Коа-Пятнышко… Мой младший сын, моя гордость… Самый сильный голос в Хоре. Как он пел, мой мальчик, мой выученик! Когда Коа-Пятнышко открывал рот, замолкал даже ветер. Даже Одноногий не смел шелохнуться, когда раздавалось сладкое пение моего сына… Мы все ему в подметки не годились — да, мы были Хор, прекрасный, слаженный, как единый организм. А Коа-Пятнышко был настоящий Солист, баловень Большой Белой.
Вот только с детьми Пятнышку не везло. Сезон за сезоном он откладывал неправильные яйца. Бедный мой мальчик, он каждый раз так надеялся, так перебирал яйца, вдруг найдется хоть одно хорошее! И все без толку. Яйца Коа-Пятнышка были безнадежно неправильными, их даже в жертву не приносили из опасения оскорбить Большую Белую, их просто сжигали.
Воистину, нет справедливости в мире — у бездельников, вроде Вва Сухорукого каждый сезон появляются чудные, здоровенькие детки, а у моего сына, самого талантливого солиста, когда-либо певшего колыбельные Большой Белой, не было даже наследника, чтобы передать родовое имя.
Последнюю кладку Пятнышко сделал в июне. Кажется, она тоже была неправильная. По крайней мере, Сухорукий что-то такое кричал о проклятии Коа, о том, что кладку надо найти и сжечь, что плохие яйца оскорбляют взор Большой Белой, что в их полупрозрачной мути развиваются неведомые монстры, и если их не уничтожить, всех нас ждет глад, и мор, и большие неприятности.
Обычно вспыльчивый, Пятнышко, кажется, даже не слышал этих криков. Несколько дней он ходил задумчивый, сонный, и дважды взял не ту ноту на вечерней распевке. А потом пропал…
Через неделю, когда мы уже перестали его искать, хмурый и молчаливый Вва Большеротый сказал мне, что видел, как Пятнышко шел к жилищу Одноногого. Отчаявшись стать отцом, мой мальчик просто покончил с собой…
— Маэстро Коа-Шар…
Я вздрагиваю и прихожу в себя. Смотрю на июньского — такого маленького, худого и коричневого… ничего, совсем ничего в нем нет от высокого и крупного Коа-Пятнышка. Разве что не по возрасту звучный голос… Но у Пятнышка был баритон, а несчастного заморыша — альт. И вообще — чушь все это. Любимая сказка всех малышей — про "брошенную кладку". А на самом деле без инкубатора, без Воспитателей, да еще и из неправильных яиц никто вывестись не может. Таковы законы природы, да хранит их Большая Белая.
Крепко беру маленького вруна за подбородок, заглядываю ему в глаза.
— Так ты говоришь, ты — сын Коа-Пятнышка? А ты знаешь, что у Пятнышка не было правильных яиц? Ты знаешь, что ни одна из его кладок не попала в инкубатор? Что у него нет и не могло быть детей? Что… — мальчишка всхлипывает, и я разом остываю: — Не надо, не плачь, Младший…
