Анна Котова - Время Изерлона
— О беленьком костюмчике? — поддразнила она.
— О маленьком хорошеньком Дасти Аттенборо, черт побери!
— Дети часто бывают маленькими и хорошенькими, — удивилась Мари. — Что тут такого? Тебе ж не пятнадцать лет — изображать из себя крутого. Ты же действительно крут, Дасти. Ты без пяти минут контр-адмирал. Подумаешь — пожилая особа помнит, что ты был маленьким!
— Мэй, я тебя прошу.
— Ну ладно, — она пожала плечами. — Никому не скажу.
— Вот и отлично… Давай-ка перекусим, а потом прогуляемся пешком. Идет?
Когда коммодор Аттенборо доставил Мари в гостиницу, ее уже ноги не держали, а голова гудела от впечатлений. Все-таки это был совсем другой мир. Не такой, как в империи, и не такой, как на станции. Шумный, безалаберный, горластый, не признающий авторитетов, увешанный разноцветной рекламой. Здесь на уличном экране можно было увидеть, как яростно спорят о политике какие-то важные с виду люди, входя в такой раж, что ведущему программы приходилось стучать ладонью по столу и выключать спорщикам микрофоны, — а в следующую минуту экран заполнял призыв пить какой-то особо витаминный сок и летать самолетами авиакомпании «Гамма», потому что она всегда с вами. Здесь безоружными толпами выходили протестовать против вооруженной пушками власти и швыряли камнями в танки. Здесь гордились своими свободами — и терпели на своей шее целую свору отвратительных политиков, плевались, но терпели, потому что умудрились сами их выбрать. Когда Мари попыталась представить, как это — все плюются, но выбирают! — она только совсем запуталась.
— Привыкнешь, — сказал Дасти. — Главное написано у тебя на майке: "Демократия банзай!" — и засмеялся.
Мари махнула рукой и даже не спросила, что такое «банзай». И так понятно.
"Гиперион" и Изерлон. Разлад
Любить легко. Но больно временами.
Дрожит неосязаемая нить.
И тычусь слепо: что случилось с нами?
Пойми. Почувствуй. Оглянись. Увидь…
Неизвестный автор ранней космической эры
— Нет еще такой леди, — серьезно ответил Гавейн, — которой я отдал бы мою любовь. Но не могу отдать ее и вам, ибо у вас уже есть лорд — намного более благородный рыцарь, чем я.
Роджер Ланселин Грин
…Кто я такая?
Вот уж действительно вопрос. Так было все просто поначалу. Девушка из бюргерского сословия, из небогатых, но и не бедных, с твердым, но скромным достатком. Незаконнорожденная, зато дочь барона — а это не позор, просто факт биографии.
Потом падала все ниже и ниже, пока не достигла дна… шелкового и в кружевах… нет, это еще не дно. Бывает и ниже, даже думать об этом не хочется. Но и там всегда было ясно, кто она такая.
А кто я теперь?..
Она ворочалась с боку на бок на своей койке. Соседки по каюте видели третий сон, а она все не могла уснуть.
Сегодня она встретила в коридоре нижней палубы Райнера — каждый шел по своим делам, случайно столкнулись. Рядом никого не было. Она шагнула в его руки и прижалась наконец. Он шептал ей в волосы, как он соскучился, голос его прерывался, а пальцы дрожали, — она отвечала бессвязно, перед глазами все плыло. Чертов коридор, открытый в оба конца! Она все-таки подняла голову, и его губы скользили по ее лицу, а его щека была гладко выбрита и прохладна. Время растянулось и лопнуло, рассыпалось на пиксели, крошечные мгновения перепутались и теперь никак не складывались в сколько-нибудь осмысленную картину.
А потом послышалось эхо шагов — кто-то шел по коридору, — и они с Райнером отпрянули друг от друга, тяжело дыша и вздрагивая. Мари бросила беглый взгляд в его лицо и почти увидела усилие, которым он пытался закрыться, беззащитность и растерянность постепенно уступали угрюмой замкнутости. Не поднимая глаз, он сказал глухо:
— Я провожу тебя.
И проводил до ангара.
У двери постояли еще немного.
— Райнер, я устала, — сказала она. — Я совсем тебя не вижу, это ужасно тяжело.
— Ты же сама знаешь, мы оба заняты по уши.
Они попрощались, он пошел обратно по коридору, она — к своим механизмам. Внутри противно ныло. Как-то все неправильно. Хотя, конечно, и в самом деле — заняты оба выше головы. И все-таки… если люди хотят видеться, они видятся, верно?
Работа отвлекла, а теперь вот — сон нейдет. Кто я такая?.. Может быть, в этом дело? Ну да, у нее теперь официальный статус, в послепутчевой неразберихе Мэри-Сью Беккер внесли официально в судовую роль, она теперь, о великий Один, рядовой альянсовского космофлота с настоящим удостоверением в руках. Одновременно она — курсант Беккер, ученица Оливера Поплана. Но одновременно она девушка, влюбленная в майора Блюмхарта. И подруга майора Поплана. И майора Конева. И контр-адмирала Аттенборо. И все это замечательно, но она помнит, хотя и старается забыть, кем она была до падения Изерлона.
О боги, сколько вас ни есть, а что, если это ее проклятое прошлое — и есть настоящая причина?
Она глухо застонала. Райнер, Райнер, я же не просто тебе нравлюсь, неужели у меня нет шанса, что ты примешь меня вместе с этой грязью на моем подоле? Я не могу отстирать его даже ради тебя — это от меня не зависит. Мне казалось, ты не замечаешь. Но теперь — сомневаюсь. Может быть, ты не хочешь замечать, но на самом деле все время помнишь — кто я такая.
Надо посмотреть ему в глаза и задать прямой вопрос — и принять ответ, каким бы он ни был.
Хватило бы сил.
…Но прежде чем она собралась с духом задать этот прямой вопрос, она услышала кое-что. Поймала обрывок чужого разговора. "Блюмхарт, помнится, говорил — встречу хорошую девушку, сразу женюсь".
Вопрос остался незаданным.
Потому что ответ казался очевидным — и невыносимым.
Теперь она старалась быть "своим парнем". С каждым днем получалось все лучше и лучше.
Каролин была непреклонна: только джинсы. К этой замечательной майке — никаких юбок! Нет, и форменные брюки не годятся. Что за эклектика? К этой майке — джинсы, с короткими штанинами, разлохмаченными понизу, с декоративной заплатой на заднице и шнуровкой по правому наружному шву. А поверх майки — выцветшую ковбойку, и ни в коем случае не застегивать! Завязать узлом на животе. На ноги — сандалии из ремешков.
Мари слабо отбивалась и пищала, что джинсы дырявые, ковбойка линялая, сандалии потрескались, и вообще все это не ее, а Каролин. А у Мари попа толще, штаны еле застегнулись!
— Терпи, красота требует жертв, — деловито отвечала подруга. — Конечно, еще бы и состричь твою шевелюру… К этому идеально пошла бы мальчишеская стрижка, твои кудри тут не катят.
— Не надо стричь, — испугалась Мари. — От меня и так уже ничего не осталось. Я косички заплету, ладно?
