Никос Зервас - Греческий огонь
Ваня готов был провалиться сквозь землю. Точно сговорившись, все вокруг дружно решили, что Алиса влюблена в него по уши. Но всё-таки что это было? Внезапное проявление врождённого актёрского дара? А может быть, жестокое девчоночье издевательство? Или невольный крик души, пробившийся сквозь лёд презрения и ненависти?
Царицын был так смущён и взволнован, что не сразу понял, что за конверт сунул ему в руки один из менеджеров финансового отдела. Ваня опустился на стул возле кофейного автомата, гудевшего, как осиный рой в гнилом дереве. Вокруг автомата тоже всё гудело и роилось. Он выпил две чашки, прежде чем сообразил: это же деньги. Честно заработанный аванс…
Он сунул пакет за пазуху — пошёл отрабатывать. Пробная репетиция с участием нового актёра продолжалась всю ночь. Ваня щёлкал мизансцены, как орешки, особенно удавались те, где нужна была сила, ловкость, эффектная фраза, Гонялся за Бабой-ягой на метле, подвешенной сверху, на ма- тарзанки, на прозрачном полимерном тросе. Сражаясь Псом-рыцарем, ловко орудовал пластмассовым двуручным мечом. Сурово и зрелищно шествовал крестным ходом вместе с другими русскими витязями.
Успех был безусловный. Новые коллеги (включая, как ни странно, Лео Рябиновского) были от Ивана-дурака в совершенном восторге: он словно родился в этой алой сорочке, словно создан был для своей непростой роли. Визажисты лишь немного скорректировали причёсочку — и славянский мальчик, прыгая по сцене в казачьих сапогах, смотрелся, по авторитетной оценке режиссёра, «дивно, аутентично».
Наутро главный выжигатель столицы Иван Царицын, согревая евродоллары теплом разгорячённого сердца, выехал в штаб, на Никитский бульвар.
Фургон с рекламой фирменного магазина с трудом заехал на тесный дворик.
Когда распахнулись серебристые дверцы, мальчишки обалдели: внутри, завёрнутые в промасленную плёнку, томились титановые создания неземной красоты, с амортизаторами и коробками передач, с гибкими рамами…
Когда белобрысый рейнджер Берендейка (Игорь Берестов, школа № 57, 7 «Б», две тройки в четверти) приближался к вороному, свирепо скалящему хромированные челюсти велосипеду, его круглые глаза глядели с такой трепетной любовью, что становилось ясно: точно так же двести лет назад лихой желтоусый предок Берендейки (Никанор Берестов, Белоцерковский казачий полк, 3-я рота, два Георгиевских креста за последнюю кампанию) подступался к трофейному чистокровному жеребцу.
А Васе Жукову, атаману замоскворецкой велосотни войска, ничего не досталось. «Погоди немного, — Царицын похлопал по плечу. — Я заказал тебе лучшую машину. Её не было в магазине, обещали привезти через месяц. Ты уж потерпи…» Вася улыбался немного растерянно, но кивал.
Мимо мельчайший из казачков, двенадцатилетний Гриня по прозвищу Скоростной Ушастик, вёл новый байк в поводу — видимо, не дерзая подняться на высоту кожаного седла.
— Привыкайте, парни, к новой жизни! — смеялся Царицын, наблюдая, как парни с благоговейными лицами разворачивают промасленные чехлы. — Со мной не пропадёшь. На следующей неделе закупим настоящие шлемы, со встроенными наушниками для радиотелефона!
К полудню начали собираться подземные «муравьи».
Поначалу подходили с растерянными лицами — как-то неловко было общаться с великим Царевичем напрямую, без уволенного Митяя Муравья. Но гномы видели пакеты с «алладинами», разложенные на лавках, и преображались. Мерили прямо здесь, вкусно щёлкая клапанами, затягивая ремни.
Ахали, восторженно орали: «Йес!» Потом Царицын вынес большой мешок и предложил каждому запустить руку внутрь. Там были радиопередатчики, достаточно мощные, чтобы связываться под землёй. «Муравьи» отходили с красными от счастья лицами, с «взрослыми» рациями, горделиво нацепленными на грудь. Царицын, возбуждённый, в распахнутом пальто, вручал, пожимал руки. Оказывается, многих «муравьев» он помнил по именам, и «муравьи» смущались, как первоклашки, когда великий Царевич внезапно доверительно бил в плечо.
— Здорово, Данила. Это тебе.
И вручал очередной подарок: крутые спецназовские перчатки, или хронограф с подсветкой, или моток драгоценного гроса для спуска по вентиляционным шахтам.
Фирменный фургон отчалил, и почти сразу в ворота въехал чёрно-синий горбатый седан с красивой надписью на дверце: «Khan shows entertainment company».
Мальчишки переполошились, в руках стрелков заблестели рогатки.
Телепайло, дежуривший на крыше особнячка, успел вложить в резинку стограммовую гирьку. Сбоку, придерживая под драными пальтишками биты, пододвинулись братья-близнецы Солоухины из спортивной школы «Торпедо».
Царицын взмахом руки расслабил бойцов: «Это за мной».
Из машины вышел немолодой человек в кожаной курточке, наголо бритый, в золочёных очках. Он с лёгким поклоном расаспахнул перед Царицыным заднюю дверцу:
— Пора ехать на репетицию.
Главный выжигатель обернулся к своим:
— Сегодня выходной, отмечаем обновки. Я на мобильной связи.
Парни стояли с разинутыми ртами.
Царицын, пряча довольный блеск в глазах, полез было в машину, как вдруг сбоку кто-то ухватил за плечо. Петя. Друг Тихогромыч.
— Слушай, брат. В общем… Ася спрашивала, как ты по-живаешь. Надо бы съездить к ней. Ведь обещал, помнишь.
— Конечно. Вечером, — Царицын поспешно захлопнул дверцу.
* * *А под землёй, совсем рядышком, неподалёку от церкви Феодора Студита, сидел и позорно, как девчонка, плакал бывший главарь подземной молодёжи Митяй Муравей. Он остался совсем один.
Впрочем, нет: через полчаса приполз неунывающий Бахыт, один из самых древних и самых грязных «муравьев», с выбитыми передними зубами и вечно слезящимися глазками. Дёрнул за плечо.
— Не плачь, Митяха. Пойдём в метро покатаемся, украдём чего-нибудь.
Митяй шмыгнул носом, молча отцепил Бахытову руку и ушёл через заброшенный «тассовский лабиринт» в сторону Дома журналистов.
Он шёл без фонаря, на ощупь — по привычке забирая ближе к реке. Все муравьи знали, что под набережной в зимнее время, особенно в оттепели, ходить нельзя: сбросы талой воды заливают коллектор чуть не до потолка. Митяю было наплевать.
Через четыре часа, ни разу не выбираясь на поверхность, не зачерпнув воды, он добрался до Воробьёвых гор. Тут, под университетскими фонтанами, был его старый штаб. Митяй уже не плакал.
Он твёрдо решил уйти на дно — благо в штабе, в ржавом сейфе у него было полно разнообразной дури — в своё время муравьи натаскали своему фюреру всякой всячины, что удалось обнаружить в столичных клоаках: и водку, и едва початые пластиковые бутылки с виски, и разные жуткие пакетики, содержимое которых Митяй не пробовал, хотя догадывался…
