Ирина Чернова - И аз воздам
- Алексей сказал, - упавшим голосом ответила я, понимая, что это тоже может быть блефом. - Плохо мне стало, сознание потеряла...врачи сказали, что с сердцем...
- А раньше вы жаловались на сердце? - вдруг заинтересовался участковый. - Щемило?
- Нет, не жаловалась. Вина тогда выпила после лыж на голодный желудок...- сбиваясь и путаясь, я выложила лейтенанту все о поездке на дачу, начиная с первого дня.
Слушал он меня, не перебивая, хмурился и катал свой шарик, а когда услышал о пропавшем паспорте, хмыкнул и скривился.
- Жажда, говоришь, была, и холодно было потом... руки-то покажи, - он поводил пальцем по следам уколов и опять хмыкнул. - Дура ты, вот что я тебе скажу. Дружки твоего любезного наркоту тебе вкололи, а пока ты в отключке лежала, все и провернули. То, что ты рассказала, к сердцу никакого отношения не имеет, а у тебя натуральная ломка была. Раньше потребляла наркотики?
Я в ужасе помотала головой, не в силах вымолвить ни слова.
- Не знаю, что они там тебе кололи, но скорее всего ты сама и подписала все бумаги, а потом чуть коньки не отбросила, вот твой хахаль и обосрался от страха. Скажи спасибо, что только квартиру отобрали, а не убили вовсе. Что-нибудь помнишь из того, что было в те три дня? Твое счастье, вспомнила бы, так тут не сидела. Ну что, пойдешь к операм?
Опера подняли меня насмех. Их сидело в кабинете двое, тот, что постарше, моего возраста с продувной нахальной физиономией, не верил ни одному моему слову и лениво рисовал шашечки на листке бумаги перед собой. Второй, лет двадцати пяти, то и дело лазал в свой смартфон, гоняя картинки по экрану и показывал, что я пришла не туда и вообще им обоим до смерти надоела своей глупостью.
- Значит вы, Валерия Павловна, все подписали сами, а ваш парень пропал и подтвердить ничего не может...- постучал ручкой по столу старший. - И где я его должен искать?
- Но у меня есть его адрес, данные о его машине...его видели со мной мои сослуживцы, соседи по дому, - пыталась я достучаться до милиционеров.
- А на кой он нам нужен, - влез в разговор младший оперативник. - Договор купли-продажи подписан вашей рукой, вы признали это сами, так что состава уголовного дела никакого нету. Можете сами себя обвинять, больше некого. Все, гражданочка, нам пора на выезд. Пить меньше надо и не вешаться на первого встречного, - последнюю фразу он произнес нарочито громко, когда я уже открывала дверь кабинета.
На ватных ногах я спустилась по лестнице и побрела по улице, сама не зная куда. Наверное, с точки зрения закона они правы, и соваться мне абсолютно не к кому. Сама все подписала, состава преступления тут нет и вернуть квартиру не в моих силах. Мне все равно никто не верит, а участковый и вообще разложил все по полочкам, что произошло тогда на даче. Лучше бы я умерла, по крайней мере все бы закончилось еще месяц назад, а труп является уважительной причиной для возбуждения уголовного дела. Представив себя в виде трупа, я поехала в Саперное, но там меня ждал новый сюрприз.
- Эй ты, шалава, - окликнул меня мужской голос и я с трудом узнала в темноте того амбала, который представился хозяином моей квартиры. - Слушай, я много говорить не люблю, но если по ментам бегать будешь, то личико так подпорчу, пожалеешь, что живая осталась. Не помнишь ничего, вот и заткни свой язык в жопу, поняла? Химию изучала в школе? Ну?
- Д-да, - с трудом выговорила я, потому что он двумя пальцами держал меня за горло, пережимая гортань.
- Что серная кислота делает с кожей, видела? Вот каждый раз вспоминай, когда мента видишь, тогда целая останешься и мужики от тебя шарахаться не будут. Поняла, курва? Не слышу ответа!
- П-поняла...- прошептала я, вдавившись затылком в грязную стену дома.
- А чтоб хорошо поняла, посмотри на досуге, да с собой носи, чтоб не забыла, - амбал убрал свои пальцы с горла и бросил мне под ноги белый клочок бумаги.
Его тяжелые шаги уже затихли, хлопнула дверь машины вдалеке, а я все сидела на корточках у грязной стены, боясь взять в руки то, что он бросил. То, что он приехал сюда, означало только одно - или участковый или опера сообщили ему, что я приходила в милицию. Если дело такое чистое, как они все утверждают, то почему он не поленился приехать и запугать меня? Значит, они чего-то боятся? Может быть, имеет смысл поговорить с адвокатами, а не с ментами? Есть же адвокаты, которые занимаются именно жилищными делами, ведь даже обманутые дольщики что-то сумели вытребовать себе...
Я подняла белую бумажку и перевернула ее. Это была цветная фотография и, рассматривая ее под тусклым светом лампочки над щелястой входной дверью, я понимала, что больше никогда никуда не пойду, потому что не хочу до конца своих дней ходить с такой жуткой обезображенной рожей.
Комната была небольшая, метров пятнадцать, но наверняка не ремонтировалась со времен постройки дома. Дуло из окна, из щелей в полу, от плинтусов и из-под двери. От сквозняков было не спастись ничем, поэтому обитатели этой "Вороньей слободки", как я мысленно окрестила дом, ходили вечно закутанные в байковые халаты и самые разнообразные поддевки. Через два дня я уже вовсю хлюпала носом и поняла, что если в ближайшее время не приму хоть какие-то меры, то закончу свои дни от воспаления легких. В какой-то мере меня спас макрофлекс, десяток баллонов которого я извела на проклятые щели. Леха обил мне дверь старым войлоком - некрасиво, зато из-под нее перестало дуть. Ни о каком инете, разумеется, не могло быть и речи, а для телевизора нужна была антенна и мастер, но этот вопрос я оставила до зарплаты. Решение бытовых проблем заставляло шевелиться и не впадать в апатию, хотя обстановка вокруг была настолько убога, что я почти неделю не могла прийти в себя. А когда наконец до меня дошло, что я осела в этом кошмаре насовсем, я возненавидела весь мир.
Поначалу, с самого раннего утра, поднималось глухое раздражение от всего. На кухне не было горячей воды и приходилось ставить сразу чайник, чтобы не ломило зубы от холода. В жуткий загаженный туалет я старалась вообще не заходить, и если была возможность доехать до работы, то я стоически терпела до нее, а по вечерам приучала себя не пить ничего на ночь. Но вокруг находились люди, они сопровождали меня везде - на работе, в транспорте, на улице, и от них было никуда не спрятаться. Больше всего меня стали раздражать веселые и радостные лица, а уж если они принадлежали парням или девушкам, то внутри поднималась мутная волна какой-то бешеной злобы, сдерживать которую было все труднее и труднее. Почему-то при виде любой улыбающейся девушки я вспоминала Лёшика, его неповторимую улыбку, его глаза, руки и услужливое воображение тут же рисовало мне картину, как он обнимает и целует ту самую девицу, которая мило щебечет рядом со мной в вагоне метро. От этой картины мне было настолько плохо, что хотелось топать ногами, выть и бросаться на все, что шевелилось вокруг.
