Алексей Семенов - Листья полыни
Вот и сейчас вовсе не головы мергейтов в дымящейся крови хотел он увидеть, а претил ему вид отражения степного всадника на черном зеркале Нечуй-озера. Не было так предписано ни единой заповедью этих мест, и меч Зорко снова не лежал спокойно в ножнах, предчувствуя свою новую красную черту на холстине великой войны.
— Так тому и быть, риг Бренн, — заверил вельха Зорко. — Только кто мне даст сотню конных?
— Нетрудно сказать, — ухмыльнулся в бороду Бренн. — Сотню никто не даст. Полсотни конных и полсотни пеших. Возьми свой дозор. Остальные будут вельхи. А пеших из своего селения найдешь — крепче заслона не будет.
— Пожалуй что и так, — кивнул Зорко, — только с полсотней я всех не переловлю. Но и на том благодарствуй. — Он поклонился сдержанно ригу Бренну — как равному, и тот оценил благодарность Зорко: снял с правого запястья серебряный обруч — витой рогатый змей с аметистовыми глазами — и отдал Зорко.
— Удача да будет с тобой. Ллеу Светлый смотрел когда-то из этих глаз, рассеивая тьмы чужеземцев взглядом.
Зорко принял обруч. Слышал он и это предание, от Мойертаха. Ллеу — могучий бог вельхов, что жил когда-то в холмах близ Нок-Брана и был великим воином и великим искусником, — в тяжкий час, когда заморские колдуны обратились великими птицами и застили небо и солнце мрачными крылами, скрылся в холмах и обернулся там серебряным рогатым змеем с аметистовыми очами. Нетрудно сказать, какой камень тверже и благороднее иных, — это аметист, и серебряный змей, появляясь из расщелин, в густом вереске и лещине, пронзал чародеев чистым и твердым, будто меч, лучом взгляда. Клювы страшных птиц не пробивали серебряной чешуи, а молнии, что метали они, искрились на рогах Ллеу-змея чудесными серебряными искрами и отражались обратно, губя тех, кто их породил. С течением времени Ллеу истребил всех своих врагов, а оставшиеся скрылись за морем.
Не прошел Зорко и ста шагов, как ощутил чье-то присутствие позади, в двух шагах за правым плечом. Черный пес куда-то убежал и не мог предупредить хозяина. Зорко оказался как раз в небольшой рощице, разделявшей стан, и подлесок здесь вырос густой и непроницаемый.
Венн, не подозревая недоброго среди своих, тем не менее мигом, точно зверь лесной, скрылся в подлеске по левую руку от тропы, коей следовал, — и след его простыл. Пять ударов сердца… Десять… Ничего не было слышно, кроме едва различимого шепота разнеженной листвы. Потом справа от тропы кто-то зашевелился, зашелестели о кожаную куртку ветви, и на тропу вышел широкоплечий дядька лет пятидесяти, ростом выше среднего, с густыми и длинными, плохо расчесанными волосами полового цвета и такой же буйной в смысле густоты окладистой бородой.
— Поздорову тебе, Зорко Зоревич, — усмехаясь разыгранной тут картине, приветствовал он Зорко. Чувствовалось, однако, что подобной прыти от Зорко дядька не ждал, а потому в голосе его слышалось некоторое недоумение.
— И тебе поздорову, Плещей Любавич, — отвечал Зорко, неслышно выступая на тропу уже на два шага позади собеседника.
Плещей резко, точно волк, обернулся и оказался стоящим лицом к лицу с Зорко. Был он и выше, и шире в плечах, но не было у него того, что успел приобрести Зорко за три зимы странствий, — готовности убивать человека не спрашивая. Многие веннские воины, несмотря на храбрость и сноровку, отличались тем же: под призором матерей рода обычай кровной мести сходил на нет и мало кто, особенно молодые, когда-либо всерьез поднимал руку на человека. Иное дело вельхи, особенно горные, кои меч брали в руку раньше погремушек, а совершеннолетие отмечали по первой пролитой крови.
— Скажи, Зорко, — начал Плещей без обиняков, — нешто и ты слово свое замолвил, когда Бренн-вельх задумал вражье воинство на печище потеснить?
— Сказал слово, — не отступил Зорко. — Сказал, что не вельми тому рад. И еще сказал, что как воевода велит, так тому и быть.
— Значит, сам степняцких коней на Нечуй-озеро погонишь? — полуутвердительно молвил Плещей.
— Может статься, Плещей Любавич, — отвечал Зорко.
Плещей потеребил клочок серой песьей шерсти, нашитый на куртку.
— Вот что, — как-то смущенно проговорил Плещей. — Матери рода велели мне Серых Псов увести. Сказали, мол, пусть те, кому наша ветка на древе веннском помехой, те пускай в этот бой идут. Вельху все одно, он не на своей земле, а родовое печище под разор подводить негоже.
— Это как же они узнать успели? — прежде всего вопросил Зорко. — Тут не одна верста и не десять!
— Есть способ, — отговорился Плещей, давая понять, что большего не скажет.
— Не ловец ли звуков среди нас объявился? — вдруг догадался Зорко.
Плещей удивленно воззрился на сородича.
— Я тебе ничего не говорил, — сказал только, поняв, что видом своим выдал ответ.
— Так скажи Свияге Некрасевне, — Зорко теперь заговорил со старшим как с ровней, — Серые Псы все, что здесь есть, со мной будут. И будут стоять в заслоне меж печищем и Нечуй-озером, как то вельхский риг Бренн приказал. А слова, воеводам данного, никто не нарушит.
Плещей снова поглядел на Зорко, на сей раз тяжело и оценивающе.
— А ну как я тебя не послушаю? — вопросил он. — И все другие тоже?
— Послушают, — твердо отвечал Зорко. — Не серчай, Плещей Любавич, что я в печище не зашел. Война, — добавил Зорко мягче.
— Кому война, а кому мать родна, как я погляжу, — пробурчал Плещей.
Мгновенный гнев его миновал, остуженный не показной твердостью и уверенностью Зорко. Но глухое неприятие такового решения Зорко осталось.
— Я после зайду, когда мергейтов отгоним, — обещал Зорко уже вдогонку уходящему тропой Плещею. Тот обернулся:
— Что ж, заходи, — и скрылся за поворотом.
Плещей Любавич был здесь главой ополчения из Серых Псов, только у Зорко в этом войске служба вышла постарше. А еще был Плещей Любавич отцом Плавы, образ которой, писанный Зорко на холсте, волшебный кузнец Лухтах оправил серебром, подаренным королевой Фиал. Отцом Плавы, ждавшей Зорко уже четвертый год.
Зорко по тропке, вослед за Плещеем, вышел на поляну, где были шалаши и землянки простых воинов и предводителей малых отрядов.
— Зорко Зоревич! — тут же подозвал его оказавшийся здесь Качур. — Я твоим уже велел, чтобы сюда собирались. Неустрой поскакал упредить. Про то, что Бренн тебе наказал, тоже знаю, меня упредили. Добрый замысел. Теперь иди отдохни немного. Завтра в ночь вам выходить в заслон становиться. Полтора дня у тебя есть. Ступай в мою землянку, там просторно. Я велел, чтобы тебе ушат воды согрели.
— Благодарствуй, Качур Несмеянович, — молвил Зорко. Ему и вправду хотелось омыться, а настоящего сна он уж давно не пробовал.
