Алексей Семенов - Листья полыни
Конница мергейтов, при всем почтении к их наездническому искусству, Дикую Гряду навряд ли бы одолела даже и без боя, так что оставались степнякам две дороги: вперед на Галирад либо на излучину и назад, в степи. К сольвеннам степняки покуда решили не спешить, а вот в излучину заглянуть были не прочь. А пускать их туда не шибко хотелось: слишком уж густо — по веннским меркам — стояли там деревни. А уж Зорко и вовсе не желалось, чтобы конная сотня добралась до его родных мест. Не лежала у него душа к решению воеводскому, потому как не было твердой веры в то, что рати веннов и вельхов, соединившись даже, ринут мергейтов с обрывов Нечуй-озера, а не выпустят, пускай и в отступление, сквозь не столь густые, как в иных местах, леса излучины.
— А войска нашего достанет ли? — усомнился Ероха, моложавый предводитель пешего отряда, кой назначен был отжимать степняков от Светыни.
— То у Бренна спросите, — отвечал Качур. — Он в ремесле бранном более моего разумеет.
— Нетрудно сказать, — сызнова начал вельх. — Воинов мергейтских в земли наши пришло тысячи три, не более. Ныне осталось две с половиною. Вельхских же воинов под моей рукой семь сотен.
— А веннов сколь? — осведомился рослый рыжебородый Кулага, мужик лет сорока, что воеводил у Лебедей.
— Три тысячи и еще пять сотен, — молвил Качур. — Конных из них едва сотня. И у вельхов две сотни.
— Еще калейсов две сотни, — растягивая звуки на поморский лад, объявил Валдас.
— Мудрено нам будет мергейтов одолеть, с тремя-то сотнями конных, — подытожил Кулага.
— Не блажи допреж, — окоротил Кулагу Лагирь, суровый и не шибко отличавшийся вежеством вождь Кабанов. Зато мечом рубился Лагирь мощно и грубо, так же как и говорил. — Если счесть, сколь ворогов ныне меж Нечуй-озером и Грядой собралось и сколь нас тут наберется, то нас, почитай, и вдвое получится.
— Верно сказал, — заметил на то Качур. — Будем еще рядиться али сеча? — вопросил он не громче обыкновенного, но опять слова его прозвучали как гром, заставив всех примолкнуть. И снова вязкая тишина опустилась на поляну, словно все собравшиеся здесь опустились на дно лесного застоялого озера и глядят теперь в блеклое пока небо березозола, силясь пробудиться, будто мавки, от зимней дремы.
— Сеча, — первым рявкнул Лагирь.
— Сеча, — выдохнул стоящий рядом с Зорко Безгода, и слово, вылетев, видимо окружилось дымным облачком ненависти.
— Сеча, — поддержал Валдас, и глаза его стали как море в непогодь.
Один за другим воеводы и предводители отрядов произносили это короткое, как мечный удар, слово, и невидимая, но прочней железа полоса стягивалась, стремясь замкнуться обручем вокруг поляны, и все меньше была прореха меж стремящимися слиться оконечьями. Обруч круговой поруки, кою давали сейчас каждый каждому верховные воители вновь народившегося за какие-то седмицы грозного войска, на глазах становился знаком, чтимым более, нежели любой родовой знак. Здесь, на поляне в густых веннских дебрях, возрастала новая свобода, взявшая на себя ответ за эту землю, — свобода и порука воинов.
— А что ты, Зорко Зоревич, смолчал? — без обиняков высказал Лагирь, внимательно следивший за тем, кто уже сказал слово, а кто еще нет. — Скажи уж, не таись. Или против что мыслишь?
— За Нечуй-озером печище Серых Псов стоит, — ровно ответствовал Зорко, ничуть не смущаясь превосходством военного схода над одиночкой. — Сомнение имею, что мергейты на излучину не выйдут. Но биться пойду, коли решено так.
— Твое право, — кивнул Качур. — Решено! — объявил он внезапно зычным голосом, так что ворона, прикорнувшая на ветке, встрепенулась и с пронзительным и обиженным карканьем унеслась куда-то в гущу деревьев. — Сече быть! Теперь Бренн вам скажет, каково себя вести.
Опять поднялся Бренн и неторопливо да рассудительно повел речь о том, как и когда следует напасть на степное войско, кому и как расположиться и что делать, если битва пойдет не так, как сейчас думается. Закончив разъяснять, он вдруг посмотрел внимательно на Зорко, взглядом приглашая того подойти к нему, едва все разойдутся.
Зорко и без того получил от Бренна задание — вполне обычное — следить за тем, как движутся мергейтские всадники, и, едва они начнут утекать от главного отряда, немедля пресекать такие попытки или же сообщать отряду покрупнее, чтобы шли с помощью, ежели своих сил недостанет.
Но лукавый Бренн, сколь знал его Зорко, должно быть, задумал что-то, для чего ему понадобился конный отряд.
— Вот что, — обратился Бренн к Зорко по-вельхски, когда тот, обошед стан кругом, вышел сзади к шатру Бренна. — Нетрудно сказать, может статься, мергейты пробьются вкруг Нечуй-озера и обходом пойдут. Как думаешь, всяко ли выйдет, что через твое селение направятся?
— Не всяко, только выгоднее пути не сыскать, — ответил Зорко. Ответил неправду, зане путь через печище Серых Псов на Светыни ничуть не был лучше всех других путей, по излучине ведших назад, в степи.
— Когда так, — Бренн расправил плечи и разом выше сделался, — нетрудно сказать, как сделать, чтобы боги послали нам удачу. — Глаза вельха, пусть лицо его оставалось невозмутимо, излучали властный, колдовской свет, присущий либо человеку, искренне уверенному в своей доле, либо истинному победителю. — Ты с отрядом — сотни хватит — станешь заслоном позади Нечуй-озера. Если сумеем мергейтов окружить, придешь на помощь. Если прорвутся — выйдешь встретить, в бок ударишь вепря без шерсти, верен удар твой будет.
«Вепрем без шерсти» звали вельхи страшное чудище, которое не то должно было принести погибель всем вельхским землям и всем народам — и людским и нелюдям, — на ней обитающим, не то должен был всенепременно отыскаться воин, что этого вепря обязательно поразит на склоне верескового холма и тем отведет ото всех беду, но уж тогда начнется совсем иное время, и прошлое станет и вправду прошлым. Уж коли вельхский воевода-риг сравнивал мергейтов с вепрем без шерсти, значит, люто их ненавидел.
А у Зорко плохо получалось ненавидеть. Он и любить-то — сам с собой сверяясь решил — не шибко умел. Одна печаль только — по уходящей, ускользающей красоте этого мира и этого мига в этом мире — и тоска по зеленой мураве вечного травеня, где нет скрипучей тяжести земного людского бытования, вели его за собою. А может, это он сам измысливал их и шел своим неведомым и темным путем, гонясь за призраками собственного разумения.
Вот и сейчас вовсе не головы мергейтов в дымящейся крови хотел он увидеть, а претил ему вид отражения степного всадника на черном зеркале Нечуй-озера. Не было так предписано ни единой заповедью этих мест, и меч Зорко снова не лежал спокойно в ножнах, предчувствуя свою новую красную черту на холстине великой войны.
