Марина Дяченко - Ритуал
— Я уверена, — чуть слышно пробормотала Юта.
Арман разминал кисть правой руки пальцами левой…
— связанный с похищением и последующим пожиранием принцесс.
Юта не побледнела, не закричала и не закрыла глаза.
— Что ж, — сказала она после паузы, — чего-то в этом роде я ожидала.
— Действительно? — удивился Арман.
Красавцы-калидоны плавно кружили над гнездом, то и дело вяло покрикивая.
— Значит, — спросила Юта тихо, — и доблестный Сам-Ар, и сыновья его, и Лир-Ир, и Нур-Ар, и Дир-Ар, и сын его Акк-Ар…
— Как ты запомнила? — удивился Арман…
— все они были людоедами? — прошептала Юта, не обращая на него внимания.
Арман размял кисть правой руки и принялся за локоть.
— Людоедами… Какое… неудачное слово.
Юта не слышала его. На лице ее застыла маска не страха даже, а отвращения.
— Я разбирала их письмена… Я читала летопись их жизни… Они… Я думала, они были могучие, славные… А они ели людей, к тому же женщин!
— Не женщин, а невинных девушек, — пробормотал Арман. — Принцесс.
Юта обернулась к нему, и глаза ее исполнены были горечи и гнева:
— И тот, кто написал на камне эти строки… «Я поднимаюсь к небесам, и моя тень лежит в скалах, маленькая, как зрачок мышонка»… Это написал людоед?
— Нет, — быстро сказал Арман. — Это я написал.
Она уставилась на него, позабыв закрыть рот.
— А я не людоед, Юта, — он сжал свой локоть до хруста, — я же сказал тебе, что не преуспел в промысле… Потому я выродок, потому я ничтожество, потому я себя презираю.
— Презираешь?! — от потрясения Юта перешла на «ты».
— Послушай, у всякого рода свои законы… Твои сородичи презирают тебя, потому что ты некрасивая. Это считается изъяном. А мой изъян — в другом… Я… Ну, когда я был юношей, то я… Мой дед мог перешибить мне хребет одним ударом своего хвоста… Он… Я боялся его сильнее смерти, но это… Послушай, что ты так в меня вперилась? Сам не знаю… зачем тебе это… конечно, неинтересно.
Желая сгладить мучительную неловкость от своих нелепых слов, Арман вдруг протянул руку и с силой зашвырнул в море обгоревший факел.
Этот совершенно неожиданный и, конечно же, не представляющий угрозы жест исторг из ее груди крик, который по силе мог сравниться с предсмертным.
Удобно устроившись перед надтреснутым зеркалом, они молча смотрели на неторопливо сменяющие друг друга картины дворцовой жизни.
Сновали озабоченные горничные, прачки развешивали для просушки огромный флаг с кошачьими мордами; на кухне дрались поварята, король беседовал с генералами, пажи играли в камушки на заднем крыльце. Норовистое зеркало то и дело ухитрялось втиснуть между вполне связными сценками какую-то чепуху; особую слабость оно питало почему-то к домашним животным и подолгу любовалось самыми разными подробностями из их жизни.
Крестьянка доила корову; дрались собаки, ковыляла по обочине утка, влача за собой целую вереницу утят. Потом мелькание, пестрая сумятица — и вот уже королева Верхней Конты прогуливается по парку в сопровождении фрейлины.
— Мама постарела, — тихо сказала Юта. Арман уловил в ее словах упрек и нахмурился.
Поверхность зеркала снова подернулась рябью, потом пошла цветными пятнами и, наконец, прояснилась. Юта воскликнула, оживившись:
— А это моя сестра Май!
Девчушка сидела в парке, на кромке фонтана с золотыми рыбками — как раз там, где Юта так любила беседовать сама с собой.
Арман тоже узнал принцессу Май — до чего хороша она была тогда, накануне карнавала, как шла ей шляпка с лодочкой! — и тяжело вздохнул.
— Она совсем на меня не похожа, — сказала Юта, — и хорошо. Правда?
Май пребывала в задумчивости. Рассеяно болтая рукой в воде и распугивая рыбок, она, казалось, не видела при этом ни фонтана, ни приближающуюся сестру Вертрану.
— Завтра устраивается купанье, — сказала Верта, подсаживаясь рядом на кромку. — Поедешь?
Май вытащила руку из воды. По ее пальцам скатывались прозрачные капли.
— Долго ты будешь всем показывать свое горе? — спросила Вертрана, понизив голос. — Неужели ты думаешь, что мне не жа…
Изображение заколебалось, помутнело и растаяло, а на смену ему после минутного мельтешенья пришло другое изображение — коровье стадо, забредя по колено в мелкую речушку, неспешно шевелило челюстями да хлопало хвостами по ребристым бокам.
— Та вторая — тоже твоя сестра? — спросил Арман.
Юта медленно кивнула.
Коровы не исчезали из зеркала минуты три; Юта смотрела мимо и думала о своем.
Потом зеркало снова помутнело, и сквозь этот туман проступили понемногу очертания птичьей клетки. В клетке вертелся крупный попугай, зеленый с красным; попугай беспрестанно болтал на только ему понятном языке, опасливо отодвигаясь от унизанной кольцами руки, которая норовила просунуть между прутьями решетки тонкий, холеный палец…
— мна не по годам, — донесся из зеркала мужской голос, хоть рука, несомненно, принадлежала молодой женщине.
Мелодично засмеялся другой, слишком знакомый Юте голос. Юта заерзала:
— Велите зеркалу показать что-нибудь другое.
— Ты уже говорила мне «ты», — усмехнулся Арман.
Юта залилась краской:
— Прикажи зеркалу…
Арман пожал плечами:
— Ты же знаешь, иногда ему совершенно невозможно приказывать.
Попугай в зеркале неистово раскачивался на жердочке.
— Тити — хороший, — нежно сказал голос принцессы Оливии. — Ну скажи: Тити… Тити — хороший…
Попугай разразился птичьей бранью. Холеный палец отдернулся.
— Если ты хочешь знать мое мнение, папа… Успокойся, Тити… Если ты хочешь знать мое мнение, то вся эта история с драконом, ну как тебе сказать… Немного фальшивая. Я не удивилась бы, узнав, что похищение Юты придумано для того, чтобы выдать бедняжку замуж. Ты ведь знаешь, как ее родители переживали из-за того, что Юта обречена на вечное девичество?
Клетка качнулась. Попугай, наклонив увенчанную хохолком голову, выкрикнул резким металлическим голосом:
— Церремонимейстер!
Унизанная перстнями рука тут же попыталась погладить попугая через прутья клетки. Птичка в панике забила крыльями.
— Может быть, я немножко цинична, — вздохнул звонкий голосок Оливии, — дракон, конечно, ужасен… Но, папа, чего не сделаешь ради счастливого замужества? Юта уродлива, к сожалению, и помочь ей мог только ореол жертвы. Предполагалось, что кто-нибудь попробует ее «освободить», если это слово тут уместно. Увы… Теперь, я думаю, Юта придет домой сама, в лохмотьях, и заявит, что ей удалось бежать… Бедняжка.
— Осторожно, — обеспокоенно проговорил мужчина, — Тити клюнет тебя в палец.
Оливия звонко хохотнула. Потом продолжала серьезно:
