Энди Данкан - Диорама инфернальных регионов, или Девятый вопрос дьявола
— Друзья мои, вы находитесь по эту сторону завесы. Но обратите внимание с вашего безопасного наблюдательного пункта на ужасные чудеса преисподней, когда они проплывают мимо вас. Да, так вот, когда они проплывают мимо вас!
(Механизм диорамы старый и иногда заедает.)
— Взгляните сначала на этот древний свиток, завещанный нам халдейскими мучениками, — свидетельство серных испарений озера Аверн, над которым не летает ни одна птица. Вот Бриарей сторукий тащит цепь толщиной с тучного человека, а на другом конце этой цепи лязгает зубами пес Цербер с его пятидесятью головами, и каждую из пятидесяти шей обвивает змея. А вот неумолимый перевозчик, прогоняющий прочь всех несчастных, умерших без христианского погребения. Далее следуют плачущие возлюбленные, обреченные никогда не воссоединиться с родными душами и заламывать руки в миртовых рощах. Мадам, позвольте предложить вам носовой платок. Ваше сострадание делает вам честь. Дальше у нас бичевание, спускающее кожу с тех, кто при жизни думал, что его грехи надежно скрыты. Вот гигант Титий, прикованный ко дну бездны. Здесь страдальцы, стоящие по горло в воде без возможности напиться, а там те, кто обречен носить воду решетом.
Тут какая-нибудь рыдающая сельская учительница могла поинтересоваться:
— А как же царство блаженных? Как же Элизиум? Лавровые рощи?
— За подобными утешениями, мадам, надо обращаться к иным холстам, которых у нас нет. Вот корчащийся пандемониум наслаждений, где все благородные и возвышенные цели забыты в низменном дурмане ощущений и похоти. Далее у нас давильный…
— Эй, приятель, а нельзя ли получше подсветить этот пандемониум наслаждений?
— Сейчас семейное представление, друг мой, приходите после десяти. Далее у нас давильный пресс для винограда. В нем сотнями давят проклятых, пока те не лопнут. Вот тут грязные, отвратительные дети неблагодарности, которые плюются ядом, даже когда их щипцами поднимают над огнем. Заметьте, леди и джентльмены, во всей этой ужасной панораме растения исключительно дикие и колючие, существа — зубастые и ядовитые, камни — кривые и никчемные, люди все больные, хилые, позаброшенные, и единственная их музыка — неописуемые адские стенания! Здесь все страдают от ужасных мук не одну минуту, не один день, не век, не два, не сто, даже не десять тысяч миллионов веков, а вечность, они никогда не узнают избавления! А теперь, пожалуйста, пройдите в эту дверь. Следующее представление в два тридцать, вознаграждение приветствуется.
Такова была та сторона холста, где находились профессор ван дер Аст и публика. Я никому не рассказывала, что находится с изнанки: пятна, заплаты, всякие фокусы, исполняемые при помощи освещения. Я тоже видела изображения, но мельком, как те, которые можно заметить летом в облаках и кронах деревьев. С моей стороны рисунки не были ужасными: человек, сражающийся с молниеотводом в бурю; огромный поющий сом, развлекающий песнями экипаж низко летящего воздушного шара; женщина в очках, катящая по дороге колесо; бальная зала, полная танцующих призраков; человек с железной рукой, который манил меня пальцем на шарнирах; фермер, который, остановившись на пороге, махал рукой, прощаясь со своим счастливым семейством, а потом, появившись вновь, махал уже в знак приветствия; чье-то сердитое лицо, выглядывающее из башмака; огромная женщина с усами, швыряющая какого-то мужчину из лодки в реку; улыбающийся человек, который спускался с Ниагарского водопада в бочке, а вокруг подпрыгивала на волнах сотня заговоренных бутылок, и в каждой лежало свернутое в трубочку послание к Марии Лаво; охотничий пес с пистолетом, грабящий поезд; одноглазый человек, живущий в крокодильей норе; нищий, исполняющий стриптиз для царицы Савской; горилла в канотье, которая сидит в шезлонге и смотрит на проплывающую мимо диораму Миссисипи; и еще тысяча иных чудес. Мои инфернальные регионы были куда интереснее, чем у профессора ван дер Аста, к тому же иногда они освещались и приходили в движение без всякого моего вмешательства.
В то время всеми своими познаниями о магии я была обязана Уэнделлу Фазевеллу — волшебнику Синих Гор, магу из Яндро-Маунтейна, штат Северная Каролина. Каждое лето он выступал у профессора ван дер Аста в течение трех недель. Мне никак не удавалось посмотреть его представление, потому что — любил напоминать профессор — нам платят за то, что выступаем мы, а не за то, что выступают перед нами. Но мне рассказывали, что в кульминационный момент Уэнделл Фазевелл ловил зубами пулю, прошедшую перед этим через хрустальный кувшин с лимонадом, и я верила, поскольку время от времени, когда под рукой не оказывалось никакой мелюзги, профессор просил меня вытереть со сцены лимонад и собрать острые осколки стекла.
Фокусы, которые я видела, волшебник Фазевелл исполнял по окончании рабочего времени, когда все обитатели музея спускались в цокольный этаж выпить, перекусить бутербродами с холодным мясом и снова выпить. Я пролезала через толпу вперед, к шаткому столику, и смотрела, как он достает из воздуха даму червей, как отправляет монетки шагать по костяшкам своих пальцев и как пускает доллар поплавать. «В точности как правительство», — всегда говорил Фазевелл — и мы всегда смеялись. Он показывал нам пятьдесят семь способов, которыми можно тасовать колоду карт, и семнадцать способов того, как вытащить туза наверх, когда он вам нужен — даже пять раз подряд. «Сделайте такое в игорном зале, — говорил он, — и получите пулю в лоб. Сделайте это в обществе хороших людей, вроде нас, и это будет лишь приятным развлечением, способом заставить Короткие Штанишки улыбнуться».
Короткие Штанишки — это обо мне. Фазевелл был единственным, кто называл меня так. Большой Фред, ведущий номера под названием «Что это?», как-то попробовал — и я расквасила ему нос.
Если вечер тянулся долго и Фазевелл выпивал лишку, он становился угрюмым и рассказывал про войну и про своего друга, какого-то человека старше его, имени Фазевелл никогда не называл.
— Двадцать шестой Северокаролинский собирался в Роли, и в первую ночь я не мог уснуть — вокруг совсем не было гор, чтобы поддержать меня, потому я уткнулся лицом в подушку и заплакал. И мне не было стыдно. Окружающие или смеялись, или велели замолкнуть, а этот человек сказал: «Парень, показать тебе фокус?» Какой же мальчишка не любит фокусы? И какой же мальчишка, увидев фокус, не захочет его повторить?
Вспоминая об этом, Фазевелл смотрел куда-то вдаль, а руки его продолжали совершать манипуляции, словно бы жили своей жизнью.
— В Нью-Берне он научил меня фокусам с четырьмя тузами и с монетой, проходящей сквозь платок. В Вилдернессе — сбору фигур по мастям и исчезновению монеты. В Спотсильвании — смене масти и чудесному восстановлению разорванной карты. Всю войну, каждый божий день, я отрабатывал три главных исчезновения, — При этих словах три монеты исчезали из руки Фазевелла, одна за другой. — Такова была наша война. Это помогало мне не думать о многом — и, быть может, ему тоже. У него был туберкулез — к концу войны уже в тяжелой форме. Последнее, чему он меня научил, — ловить пулю. Это было в форте у Аппоматокса, перед самой его смертью. Я забрал один из его башмаков. Все остальное сожгли. Когда его карманы вывернули, там лежали лишь монеты, карты да бумага, которую он тоже использовал в фокусах. Они больше не казались волшебными. Они выглядели как… как хлам. Магия ушла вместе с ним, кроме той небольшой части, что он оставил мне.
