Ксения Медведевич - Ястреб халифа
А потом Марьям вытолкнули наружу. Повалили, растянули, задрали платье, быстро, в четыре руки стянули шальвары. Марьям все еще молчала. И все молчали.
Закричали, только когда вонючий овчинный человечек ткнул копьем в старую Марджану. Старуха страшно захрипела. И все заорали.
Женщин джунгары выволакивали по одной, сдирали платки и абайи, крутили, вертели, потом хозяйственно накидывали на шеи веревки. Или принимались толкать, от одного к другому, смеялись и кричали, а потом валили на землю и распускали завязки штанов. Старых и некрасивых тыкали в живот ножами. Мужчин кололи на месте — только двух мальчиков связали за шеи и повели со двора. А маленькими детьми они кидались, как тряпичными куклами — а потом поддевали на копья. Джунгары смеялись и кричали, словно это была веселая игра.
Наджу убили на месте.
Переступая через трупы и отпихивая ногами растопыренные руки-ноги, степняки еще долго бродили по мечети, потроша ящики с книгами, опрокидывая лари с бумагой и письменными принадлежностями. Потом нашли ханьский шелк, оставленный на хранение прошлогодними купцами, и потащили полотнища на двор — разматывая, разматывая локоть за локтем толстые свертки. Синие, оранжевые, зеленые ленты. Джунгары наверчивали их на шею лошадям, резали сикось-накось, набрасывали драгоценную материю на седла, как попону.
В груди Марьям торчало копье. Одна из лошадей, пятясь, наступила на нее и брыкнула. Зухру — в окровавленном голом теле трудно было узнать дочку медника — джунгары, все также играючи, смеясь и перекидываясь шутками, зачем-то повесили на апельсиновом дереве. Зухра дрыгалась и задыхалась в петле долго — щупленькая была девушка, шея все не ломалась.
Распотрошив мечеть, джунгары двинулись к выходу. Вонючий степняк в волчьем малахае тряс переплетом — кожаным, куртубским, с золотым тиснением — вытряхивая на пол страницы Книги Али. Ему был нужен только переплет.
Один из листков слетел прямо к старым кожаным туфлям муллы. Это был список Книги, выполненный божественной рукой великого каллиграфа ибн Муклы. Желтоватая от старости страница тут же заплыла красным — с правого угла. Справа лежал Абу Саиб. Ему распороли грудь, и лужа натекла порядочная.
— О Всевышний… — прохрипел мулла.
Услышав его хрипение, степняк обернулся. Улыбнулся, пожал плечами и поднял копье для удара.
В пустом небе безмятежно плыли облака. Летел миндальный цвет.
— О Всевышний… — снова прошептал мулла.
Джунгар ударил. Потом, морщась, выдернул наконечник копья из груди старика.
В небе ничего не изменилось.
Из рукава бессильно лежавшей руки высовывался клочок бумаги.
До того, как он пропитался кровью, любопытный взгляд мог бы прочесть последние новости, так будоражившие столицу.
«И представь себе, о Абу Салам, эмир верующих — да продлит дни его жизни Всевышний! — склонил свой слух к этим малоумным, поверившим в защитника-сумеречника! Мало того, что сумеречника, так еще и сумеречника из племени нерегилей! Тебе приходилось слышать о нерегилях, о Абу Салам? Это истинное бедствие из бедствий, мятежники, упрямые и злобные, как дикие ослы, сражающиеся против всех из чистой ослиной злобы! Но словно и этого мало, захватить и привезти нерегиля отправили — кого бы ты думал?! Этого старого, выжившего из ума астролога Яхью ибн Саида!»
Написавший письмо еще долго возмущался и поносил глупость Яхьи и косность богословов, но, увы, оценить его безупречный почерк и изящество оборотов речи было некому. К тому же, лежавший в рукаве листок быстро намок от крови и буквы расплылись.
В разоренный молельный зал влетели горящие факелы. Разметанная по полу бумага вспыхнула, огонь пополз по дереву расколоченных ящиков и разломанных полок, последними занялись деревянные брусья перекрытий.
К вечеру от мечети осталась груда обгорелых камней. Над ними все так же летели бело-розовые лепестки. В пустом закатном небе плыли облака и тихо кружили птицы.
Птицы, описывая круги, медленно снижались. Они знали, что их никто не прогонит. В вилаяте под стенами желтой крепости не осталось ни одной живой души.
-1-
Ночь договора
Мадинат-аль-Заура, 402 год аята
Дворец растревоженно гудел — и шелестел. Шепотками. Евнухи шептали невольницам, те — евнухам, сановники поглаживали бороды и важно кивали, подтверждая новость.
Истинно, истинно так: Яхья ибн Саид вернулся из своего путешествия на запад. Три года странствий завершились — старый астроном прибыл в столицу. И — против всех ожиданий и домыслов! — привез обещанное! Привез живого сумеречника из племени нерегилей! Многие считали, что это знак от Всевышнего. В конце концов, по слухам, именно такого самийа шейху Исмаилу обещал в пустыне ангел: мол, военачальник из этого племени окажется в плену, а вы выкупите его жизнь. И купленный за золото чужой пленник не из числа людей станет служить халифату. Чудесное, чудесное избавление для аш-Шарийа…
В Львиный двор этим утром набилось столько людей, что на один молитвенный коврик садились трое. В левый зал за плотными занавесями прошли мать покойного халифа и ее доверенные невольницы. Говорили, что за место на коврах левого зала женщины харима платили по две тысячи динаров.
Все хотели увидеть чужеземного сумеречника.
И все остались жестоко разочарованы: Яхья ибн Саид не привез нерегиля во дворец, а почему-то оставил под стражей в пригороде. Зато с ним приехали двое сумеречных магов — один из Лаона, другой из Ауранна. Говорили, что их пригласили за огромные выплаты золотом и рабами — осмотреть иноземного самийа, доставленного Яхьей. Ну, и присмотреть за ним, конечно. О нерегиле ходили самые разные слухи, и не все они были приятными.
Когда двое магов — в роскошной длинной парче, с надменными каменными лицами, — шли в Львиный двор, их приближение угадывалось по вскрикам и возгласам: смотрите, смотрите, верующие, вот идут аль-самийа с острыми мордами и ушами, а за ними семенят крохотные джинны, придерживающие края расшитых золотом одежд!
Сейчас оба мага и астроном сидели перед халифом. За тройными шелковыми занавесями мелькали тени — по двору сновали невольники, разносившие шербеты.
Там, где изнывали от жары и ожидания охотники до последних новостей, бессильно плескался фонтан, в круглой мраморной чаше горела и умирала вода, и солнечный свет ярился над полированными мраморными плитами.
В зале, где принимал халиф Аммар, стояла прохлада — поскрипывали опахала, на большом подносе медленно плавился лед. Маги сидели неподвижно — как большие кошки, сторожащие мышь. А вот Яхья ибн Саид явно тревожился — хотя и пытался не подавать виду.
