Элизабет Мун - Дары
— Но круг свят, — возразил он. — Круг защищает… Со всех сторон послышалось шипение, пронзительное, как царапанье снежной крупы по стерне; в животе у него похолодело.
— Линия, пересекающая круг, лишает его защитной силы, — возвестил голос. — А если уж этот круг пересечен нашим трактом… Ты сделал страшную ошибку, смертный мужчина, и тебе не избежать наказания. Так значит, ты хотел уйти из дома? Ты уйдешь, еще как уйдешь и никогда не вернешься назад…
Его кулаки сжались от страха, и края сестренкиного подарка больно впились в кожу. Но что такое маленькая деревянная щепка в сравнении с острым оружием этих существ, которое наверняка прочнее и острее дерева?
Он должен попутаться. Он выставил нож вперед, и в свете звезд лезвие полыхнуло серебром.
— А-а… Так ты хочешь драться?
— Я… я просто хочу уйти, — сказал он.
Он почувствовал, как одно острие сквозь рубаху ткнулось в спину, и дернулся вперед, чтобы избавиться от боли. Тени впереди отступили, как будто деревянный ножик в его руке был настоящим оружием. Он для пробы помахал им, и они шарахнулись.
— Ты знаешь, что это такое? — спросил голос.
— Это нож, — ответил он.
— Ты глупец, смертный мужчина, — сказал голос. — Держись подальше от наших путей; твоя удача может тебе изменить.
Острия у его спины и боков исчезли, и стайка темных теней скрылась в коридоре под травой.
Долл поднялся; сердце у него колотилось как безумное. В поле ничего не было видно, лишь расплывчатая линия отмечала его путь там, где он примял траву и цветы, но впереди ничего не было. Однако теперь он знал, что эта тропка опасна и вернуться к ней нельзя. Он не знал, что это были за существа. Встречаться с ними снова он не хотел ни за что в жизни.
Он свернул с тропы и зашагал сквозь высокие, по пояс, заросли. И, как любой, кто хоть раз пытался путешествовать в темноте, обнаружил, что это труднее, чем представляется. Хотя сверху цветочное поле казалось ровным, земля у него под ногами то уходила вниз, то поднималась вверх, и он то спотыкался о какую-нибудь кочку, то скрежетал зубами, в очередной раз угодив в яму. Но он упрямо пробивался вперед, не обращая внимания на производимый им шум и не думая об опасностях, которые мог на себя навлечь. Пробивался, пока, ничего не соображающий от усталости, не споткнулся об очередную кочку и не растянулся в траве в полный рост, да так, что искры из глаз посыпались. Прямо там он и заснул, совершенно обессиленный всем произошедшим, и спал, пока не взошло солнце и мимо него не пролетела с жужжанием какая-то ранняя пчела.
В утреннем свете паника прошлой ночи почти отступила. Он поднялся, потянулся и принялся оглядываться вокруг. Позади все было чисто, лишь вилась и петляла, словно оставленный удирающим кроликом след, полоса примятой травы. Он-то думал, что шел прямо, но при свете дня понял — он ушел от, гм, тракта и вполовину не так далеко, как надеялся.
При этом воспоминании он снова взглянул на сестренкин подарок. Самое обычное дерево, выструганное до сходства с ножом и отполированное. В косых лучах не успевшего еще высоко подняться солнца он наконец разглядел резной узор, который нащупал вечером. Он провел по нему пальцем, но ничего не произошло: линии как ничего для него не значили раньше, так ничего не значили и теперь. Что бы это ни было, именно оно отпугнуло от него этих… кем бы они ни были.
Он был голоден, но ему и дома не раз приходилось просыпаться голодным и терпеть голод до тех пор, пока не было покончено с дневными работами. Пить тоже хотелось, но он рассчитывал, что скоро найдет воду; нужно было лишь продолжить путь. Он оглядел этот бескрайний, зеленый, усеянный цветами мир и не увидел ничего знакомого. Здесь не было ни отца и братьев, которые вечно задирали его, ни сестер, которые только и знали, что браниться и насмехаться.
Утро плавно перетекало в день, голод соперничал с жаждой. Победила жажда; к полудню он уже не мог думать ни о чем, кроме воды… но воды нигде не было — даже намека на нее. Ни ласкающей взор полоски деревьев на берегу ручья или реки… повсюду лишь трава волновалась на ветру, да все так же вдалеке маячили холмы, плоские и дымчатые на фоне бледного неба. Он все шел и шел, ориентируясь на клонящееся к горизонту солнце и надеясь, что все-таки дойдет до холмов… Уж там-то должны быть деревья, должна быть вода.
Вместо этого он наступил на что-то мягкое и податливое, и ногу внезапно пронзила резкая боль. Он ахнул и шарахнулся в сторону от этого мягкого и податливого — и, валясь на бок, заметил мелькнувшее в траве извилистое тело, оплетенное желто-коричневым узором. Он кое-как вскочил на ноги, но обладатель узора не стал преследовать его. Нога горела и дергала, боль вздымалась волнами, вверх-вниз, как кипяток. Он со стоном уселся обратно на землю и закатал штанину. На щиколотке темнели два крохотных пятнышка, в ширине пальца друг от друга, а между ними стремительно расплывалась зловещая краснота. Его подташнивало, руки и ноги тряслись. Наверное, это была змея, но дома полевые и водяные змеи были поменьше. И никогда никого не кусали — хотя, конечно, он еще ни разу на них не наступал…
Внезапно его рот наполнился кислой слизью; он сплюнул и утер слезящиеся глаза. Яд. Змея была ядовитой. Мать его матери перед смертью говорила что-то об укусах ядовитых тварей. Место укуса надо вырезать, да, так она говорила, или срезать. Деревянный нож не мог быть достаточно острым и прочным, но ничего другого у него не было.
Он прикоснулся острием к следу одного из зубов, но не смог заставить себя воткнуть его в кожу… боль уже была невыносимой, куда же больше? Из ранки выступила густая желтая жидкость, побежала по ноге, как мед. Он уставился на нее, поморгал недоуменно и вдруг понял, что чувствует себя лучше. Течь перестало. Он передвинул острие ножа к другой отметине, задержал дыхание… и вновь показалась желтая жидкость, потекшая по ноге. Желудок снова начало сводить от голода, но тошнота прошла. Опять подняла голову жажда. У него на глазах края одного отверстия сомкнулись, оставив сухой бледный шрам. Другое все еще зияло; он еще раз поднес к нему острие ножа, и оно тоже затянулось.
Зашуршала трава; он подскочил от неожиданности, огляделся. Немигающие глаза смотрели на него с узкой головы на длинном, свернувшемся кольцом теле. Еще одна змея, но на этот раз куда более крупная. Мелькнул раздвоенный розовый язык; он вздрогнул и шарахнулся, выставив нож. Змеиная голова опустилась.
Он медленно поднялся на дрожащие ноги. Ему очень хотелось вернуться обратно, но что если там еще одна?
Все так же угрожая змее ножом, он отважился бросить быстрый взгляд через плечо.
