Анастасия Эльберг - Блаженством равен тот богам...
— Держу пари, он расстроился.
— Еще бы. Он лелеет мечту приударить за моей сестрой.
Лоренцо ответил мне довольной улыбкой. Наверное, он и сам не знал, что доставляет ему большее удовольствие — тот факт, что я все же решил привести Весту с собой на бал, или же известие о том, что она не приехала, и таким образом он «утер нос» своему потенциальному сопернику в борьбе за ее сердце. Впрочем, хотя бы на пару шагов Лоренцо его обошел: он несколько раз встречался с Вестой, когда та приезжала на виллу, даже успел с ней поговорить и, конечно же, был очарован. Веста всегда предпочитала интеллектуальную беседу флирту, чем, к ее вящей радости, отпугивала большую часть поклонников (а недостатка в них она не испытывала). Теперь «проверка» предстояла еще как минимум двоим, а меня ждал очередной веселый спектакль.
— Ну, тогда я вас кое-куда приглашу. Вы, надеюсь, не против?
— Куда?
— Только не злитесь. На литературные чтения к этому тридцатиюродному племяннику Медичи… черт, постоянно забываю его фамилию.
— Если вы про Бадзини, то и не просите. У него собирается такая шумная компания, что после визитов к нему у меня неделю раскалывается голова, а эти бесконечные люди искусства — так они себя называют, хотя искусства там и близко не проходило — еще месяц обивают мой порог с просьбами представить их тому или иному известному господину. Создается такое впечатление, будто я только и делаю, что целыми днями пишу рекомендательные письма.
Лоренцо поднялся, подошел к окну, стряхнул пепел на улицу и замер в торжественной позе, изучая сад.
— Сделайте мне одолжение — я хочу, чтобы вы кое-что послушали, — сказал он. — Мне важно узнать ваше мнение… ну, впрочем, оно для меня всегда очень важно…
Мне начало казаться, что я перехожу все границы хорошего тона, так что пришлось встать с кровати и надеть халат.
— Это ваше новое стихотворение?
— Это больше чем стихотворение! Это пьеса!
Я занял кресло, в котором Лоренцо сидел несколько секунд назад, и взял кисет.
— Почему бы вам не поставить ее в академии? Уверен, пьесу примут на «ура». Я и сам сыграю с удовольствием.
— Не уверен, что ее примут на «ура». Там есть женские роли…
— Не думаю, что это серьезная проблема. Можно найти актрис.
— … и сама пьеса… непростая.
Лоренцо сделал последнюю затяжку и, вернувшись к столу, сел напротив меня.
— Это история из жизни Сапфо, — пояснил он.
С веками люди — точнее, часть людей — наконец-то научилась видеть в обнаженном женском теле произведение искусства и воспринимать его как предмет для поклонения и восхищения, перестали бояться откровенности, и поэзию гречанки в академии, конечно, чтили. Но до адекватного восприятия однополой любви даже самому просвещенному в Кареджи было еще очень далеко, особенно если говорить о ней прямо (как ни крути, а творчество Сапфо трактовали в десятках вариантов), да еще и играть такое на сцене.
— Сама пьеса не так уж важна, — продолжил Лоренцо. — Я хочу, чтобы посмотрели, кто играет!
— Вот как. И кто же?
— Пойдете — и увидите. Не пойдете — и во время следующих литературных чтений у вас на вилле будете слушать восторженные рассказы зрителей о пьесе и злиться на себя за то, что не пошли.
— Ладно, вы меня уговорили. Но если ваши восторги на поверку окажутся хорошей актерской игрой, то пеняйте на себя.
— Хорошую актерскую игру вы увидите сегодня вечером, — с важным видом пообещал мне мой гость.
На этом мы расстались. Я предложил Лоренцо позавтракать со мной, но он отказался, потому что торопился. А мне осталось позвонить в колокольчик и сказать явившейся на зов Аллегре:
— Ванну.
Через пару-тройку веков жизнь изменится: люди будут одеваться иначе, говорить о других вещах, писать другие книги и картины и делать другие вещи. Неизменным останется одно: высший свет. В этом я был уверен на все сто процентов, потому что из века в век он оставался прежним. Нарядно одетые дамы и господа считали себя просвещенными интеллектуалами и думали, что уж они-то отличаются от своих матерей и отцов. Между тем, их матери и отцы точно так же ходили по балам и обсуждали светскую шелуху. И, надо сказать, флорентийский «высший свет» не особо отличался от парижского, куда мне с легкой руки Даны пришлось наведаться пару раз.
Вечера искусства или, как их предпочитали называть тут, литературные чтения, вошли в моду еще в период правления Лоренцо Великолепного — незадолго после того, как деятельность академии Кареджи получила широкую огласку. В подавляющем большинстве небольших аристократических кружков эти якобы интеллектуальные занятия ничего общего с литературой и искусством не имели — и прием, на который меня пригласил аптекарь, тоже входил в этот список. Розарио Бадзини, хозяин дома, действительно был дальним родственником кого-то из Медичи и носил герцогский титул. Он писал довольно посредственные, хотя и не лишенные изящества стихи, пробовал себя в живописи, любил тратить деньги направо и налево и обладал взбалмошным нравом, который не позволял ему сидеть на месте и каждый год по нескольку раз уводил его за пределы Италии. Розарио возвращался во Флоренцию с довольной улыбкой и подарками для всех своих многочисленных друзей. Пожалуй, единственной его проблемой была фривольная манера общения: порой он вел себя вызывающе, хотя границы хорошего тона переходил редко.
Мы с Лоренцо немного опоздали, и все гости, похоже, уже собрались. В зале было очень душно, и мы, недолго думая, разместились в креслах возле распахнутого окна. Розарио оказался тут как тут. Он поздоровался с Лоренцо, после чего обратился ко мне.
— Хорошо, что вы пришли. Сегодня у нас будет кое-что особенное.
— Я в нетерпении. Синьорина Бадзини. Рад вас видеть.
Стоявшая рядом с Розарио молодая девушка — Матисса, его родная сестра — сделала пару неуловимых движений веером, отвела взгляд и кокетливо улыбнулась. Ей совсем недавно исполнилось двадцать, и ее брат был всерьез озабочен перспективами ее замужества. Точнее, отсутствием этих перспектив. Девушкой она была милой, и кавалеров вокруг нее крутилось достаточно. И, наверное, она бы выбрала одного из них, если бы не была влюблена в меня. Пару раз я появлялся на балах у Медичи в компании Авироны, что вызывало у Матиссы страшную ревность, хотя она прекрасно знала, что та замужем.
— Взаимно, сеньор.
