Руфи Руф - Ля-ля, детка!
Сколько угодно будет потом побоев и жестокости. Порочный круг: я — некто-отец — мама замкнется окончательно. Когда мне исполнится пять, я буду чуть ли не каждый день выслушивать от матери, что я эгоистка. Что она не любит, да-да, не любит меня, и родит второго ребенка, который будет не такой как я. Мамина мама умерла этой осенью, и маме особенно тяжело — с нелюбимым и не любящим мужем, с проблемным ребенком в доме, который "не умеет не нарываться на кулак". Единственная родная сестра мамы — в Херсоне… И нас больше некому любить. Бабушка… Я по-настоящему плакала, когда она умерла. Такого чувства потери я не испытывала никогда. Потерять любимого и любящего тебя, родного человека, да ещё впервые узнать, что такое смерть… Но я быстро забыла, как и все дети. Мама однако помнила.
4. ДЕНЬ МЕДНОЙ ПРОВОЛОКИ: МЫСЛИ ОБ УБИЙСТВЕ
Через пару месяцев случится страшное. Побоище, к которому мысленно буду возвращаться не один раз. "Травма психики", — или как там еще выражаются эти грёбаные психологи? Я думаю: "А что если бы тогда я поступила бы так, как хотела? Что было бы тогда? Может быть вся моя жизнь была бы другой?". Впрочем, судите сами.
Может показаться странным, что я не помню "официальную" причину своих избиений. Но я помню, что все они — неоправданная жестокость, которая была столь велика, что вызывала шок и потерю памяти. Все могло начаться с оскорбительных слов в мой адрес без всякой причины. А иногда удары сыпались и вовсе без прелюдий. Именно тогда я сказала себе: "Когда я вырасту, напишу об этом книжку. И пусть все узнают о его жестокости".
"Шакалюжка", "Чёрная вонючая душонка", "Сволочужка", "Падлотина", — все это каждый раз вместо "доченька", "лапушка", "зайчик" и "львенок". Какой ребенок долго выдержит подобное обращение? "Скотобаза", "Дрянь", "Тварь", "Мразь", "Гадина", "Я тебе сейчас язык вырву".. Слова сопровождаются попыткой открыть мне рот, щеки сдавливаются железной хваткой так, что сжатые из всех сил челюсти разжимаются… "Маленькая сволочужка".. И меня обдавало как помоями — волной не только ненависти, а еще и инцестированной порнухи. В груди все закипало от страха и адреналина. Нужно сказать, что во все время этих экзекуций надо мной папашка сексуально возбуждался, и не могу передать как противно мне при этом было. Ха ха ха! Когда я рассказывала об этом своим родственникам, они элементарно не верили. "Я вон тоже своему Алешке ремня давал, и ничего! Это нормально!" — вещал родной дядя моей мамы. Как и все остальные люди на планете Земля он винил во всем меня, и советовал мне искать причину в самой себе! А вот это все, выходит по-вашему, ничего не означает? Не ломает душу? Даже пишу я все это — через силу, потому что знаю, чтобы понять меня, каждому нужно лично пережить нечто подобное. Девяносто процентов людей из ста, которые бы прошли сквозь это, наложили бы на себя руки в раннем детстве. Или убили бы своего мучителя… Но ближе к делу. Я захлебывалась от воздуха, насыщенного разрядами злобы, питая отвращение к той похоти, что сквозила вокруг.
У меня есть много знакомых, лет двадцати пяти, с маленькими детьми. Тогда я спросила одного из них, что было бы с его маленькой дочкой, которую он обожает, если бы он (Стас) бил ее хрупкое тельце о батарею, или издевался над ней так, как издевались надо мной. "Конечное я не сделаю этого! Даже не собираюсь" — ответил он… И посоветовал мне искать причину моих бед в себе… Трижды хаха! Чувствуете, как смешно? "Так ты, дружок, шандарахни свою дочурку пару раз о пол — с высоты своего роста! И делай так лет десять подряд, а лучше тридцать. И если твоя дочь такая сильная и хорошая (ведь причина в ней, не так ли?), то это на нее никак не повлияет! Ты понимаешь мою иронию? Или ты неспособен провести параллель, потому что я — не твоя дочь? В твоем мозгу закреплено два разных отношения: к ней, и ко мне. Две мерки, две шкалы справедливости".. И все-таки, я очень благодарна тебе, Стас. Большинство людей вообще не заморачивается с ответом. Они просто игнорируют тебя. Для таких равнодушных фраза "Ищи причину в себе" вызвана желанием сожрать тебя с костями под обвинительную речь "ты-сама-во-всем-виновата"! Они говорят: "Не нужно ничего менять в обществе — пусть каждый позаботится о себе сам!".
..Сколько раз дрожали мои руки, тряслась голова. Сколько раз заходясь смехом в компании, когда мне было особенно весело, я — уже взрослая — переходила на громкие, горькие и безудержные рыдания. Смех, как катализатор запускал поток слез, которые не могли прорваться иначе.
В четыре года я вообще разучилась улыбаться. И когда фотографы в детском саду пытались выжать из меня улыбку, мое лицо перекашивалось в жуткой гримасе. А если я пробовала улыбнуться просто так, для себя, губы и виски начинал дергать нервный тик, который не проходил пару часов. Как я комплексовала! Как завидовала другим детям, которым легко давались улыбки! Ведь до четырех я смеялась, даже не задумываясь об этом. А в пять лет уже пыталась вспомнить перед зеркалом, как у веселого человека раздвигаются губы. Смотрела на свое отражение серьезного, безрадостного человечка, и пальцами поднимала уголки губ вверх. Хреновая получалась улыбка!
Итак, вернусь в тот день, который можно назвать днем медной проволоки. Мне — пять. Что там произошло вначале опять-таки точно не помню. Вроде бы папашка поссорился с матерью, (а ссорились они постоянно), и все мы находились в зале. Вечер, люстра, работающий телевизор. Сколько себя помню — он работал всегда, а ночью светился от дневного перегрева. Мать в кресле, некто-отец на диване. Я — на полу между книг и игрушек. Может, я хотела смотреть какой-то фильм на другом канале. Но скорее всего я выложила книги с полок, чтобы вытереть за ними пыль. Это часто бесило ро-дителя. Как бы там ни было, он нередко срывался на мне после работы, или когда переключался на меня с выяснения супружеских отношений. Все должны были признавать его власть, какой бы грубой, дурной и жестокой она не была. Ему не нужна была любовь: он сам никого не любил. Единственное в чем он нуждался — это причинять боль другим, желательно беззащитным, тем кто не мог противостоять ему. Унижать, причинять боль, и еще раз причинять боль! Даже тогда я знала, что в Америке его посадили бы надолго. Но я также знала, что у нас — не Америка. Малейшее неповиновение, возражение, любой успокоительный довод, или просто счастливая улыбка, вызывали в нем такое бешенство, что если бы не мама, то меня бы покалечили и убили еще в раннем детстве. Помню, года в два, когда я началась бояться темноты и вечером не пользовалась взрослым туалетом, я сидела на горшке. В воспоминаниях — рука, которая больно, с ненавистью хватает меня между плечом и локтем… Чуть не ломая кость, вскидывает меня вместе с горшком, в котором застряла моя задница, и ударяет меня с моим пластмассовым троном о пол снова и снова… И в этот момент из меня вместе со страхом, унижением и болью начинает дристать дерьмо. При таких усилиях со стороны, оно растекается далеко за пределы горшка. Я не могу понять, чем вызвана такая дикая злоба, ненависть и ярость. Неужели надо так психовать из-за того, что я зову мать, а та не слышит меня и потому не может подойти?
