Татьяна Мудрая - Карнавальная месса
Но вот, наконец, Народу Ила надоели его своенравные родичи, и племена его объединились, решив, наконец, что не будут пока спорить и кликать Степь отомстить за свои обиды; и наполнили сердце свое богатствами людей Бет, в душе своей восклицая: «Кто на их привозную мягкую и шитую рухлядь льстился и кто с ними ради нее торговал, как не мы? Так все их богатство у нас же и своровано!»
Известны им были годичные круги, к которым были поневоле привязаны их давние родичи и названые враги, и истребляли князья род за родом, кочевье за кочевьем, пока все племена Бет не собрались против них тоже и не стали не широкой равнине, в излучине двух рек, золотой и голубой, — лицом к лицу. Один и тот же суховей вздымал два стяга: красная, с солнечным ликом хоругвь Народа Листвы тяжело покачивалась на древке, и реял, змеясь и сплетая свои девять хвостов, лазурный бунчук войска Степи с белым соколом посредине.
Была сила Бет нынче не столь велика, а их противники научились — и от них же — хорошо сражаться, и злость их была страшна, как у всех, кто неведомо для себя как решился на нечто.
— Вот они, эти князья, блестят своей броней впереди войска, а броню эту харалужную, заморскую мы им продали. Этот женат на моей невестке, тот — на сестре твоей матери, за сына вон того я сговорил свою племянницу, а на дочери набольшего из них, редкостной красавице, сам наш каган каганов женил своего младшего, и тот принял ее веру, — переговаривались военачальники.
— О чем это вы? — оборвал их старший каган.
— Мы говорим, что родичи поднялись на родичей и брат пошел на брата, и одинаковая кровь падет на землю, за кем бы ни осталась победа. Хочешь — только повели! — любой из нас выедет из рядов и крикнет им в лицо то, что мы называли тихо, — имена их жен и наших дочерей, их мужей и сынов наших, — чтобы разъярить и пристыдить их?
— Нет, — покачал головой старик. — Сейчас они нарочно о том забыли, и не ляжет на них грех, если они нас всех убьют — а случится это, я вижу, неминуемо. А только напомни мы им — это встанет не только между ними и их Светлым Богом, но и между нами и Кок-Тенгри, как беззаконие и неправедность.
И когда он промолвил такое — сокол с голубого струящегося знамени сорвался в небо, а само знамя обратилось в туман или облако и ниспало на войско и всех людей Бет, окутав их и сделав невидимыми для противника. Однако и они сами ничего не видели — только зарницы от крыльев сокола, время от времени освещавшие туман.
— Кок-Тенгри берет нас под свою руку, — говорили люди со страхом, благоговением и надеждой.
Долго ли так продолжалось — они не запомнили: будто бы само время стало, и не было кругом ничего, кроме зарниц, тумана и ветра. Наконец, ветер утих, облако рассеялось — и народ увидал себя посреди обширной луговины, поросшей яркими травами, как в разгар короткой степной весны. Воздух пахнул водой, кругом копошилась мелкая живность, вдали ходили стада онагров и косуль, а замыкали этот мир горы, и были они мощнее старых крепостных валов.
— Хей! — крикнул старый каган. — Вот Синее Небо дает нам землю для заповедной охоты!
Что было с племенами Народа Палой Листвы? Мы не знаем. Только для них было даром и благом удержаться на своей земле, уцепиться за нее всеми корнями, мертвыми и живыми, — должно быть, так и стало. Скучно рассказывать о тех, кто не умеет слушать поутру голос ковыля, по весне — звон бегучей воды. Узнай лучше об их дальней северной родне, называющей себя Лет, о людях светловолосых и стойких. Этот народ был мирным и сражался только с лесом: люди валили его деревья, корчевали пни, выжигали поросль — и выдерживали его напор, сколь хватало сил. Лес был изобилен, не то что степь; и сочился молоком и медом, соком ягод и древесной смолой. Был насквозь пронизан жизнью, как его почва грибницей, трепетал множеством мелких жизней — птицы порхали в нем по ветвям, белки прыгали с вершины на вершину, барсуки и лисы закапывались под его корни. Проламывался через саженной вышины ягодник медведь или его матка — они были почти что родня народу Лет, то же лоси и детные лосихи с густым, лакомым молоком в вымени: их можно было и убить, но только в крайней нужде и то прося прощения. Бобры, что селились у ручьев, строили дома и плотины, — они и совсем были свои, деревенские.
Все-таки лес беднел. Но если в степи легко можно было уйти с тощей земли на многоплодную, то лесным жителям мешал их тяжелый быт, их обустроенность — свой дом, свой клочок расчищенной земли, немудрящий скарб, какой-никакой, а все же часть тебя. Так и сидели, доколе почва на засеках не бессилела, а зверь не переставал показываться охотнику. И голод стучался в двери и слюдяные оконца.
Что делать — уходить и снова выжигать лес, снова губить своего кормильца? Раз за разом они решались на это все с большим трудом.
И вот однажды они рискнули отказаться…
Ранним летом, когда только еще появлялись первые грибы и ягоды, трава наливалась соком, а тощие и бойкие звери, перезимовав под снегом вместе с травой или пробродив зиму в кустарнике, чуть нагуливали жирок, — леты уходили по еле заметным тропам. Строили шалаши, заимки и похожие на гнезда дома на ветвях. Легка стала их поступь по земле, и на ветви они взлетали, подобно соболю или кунице. Земля, которую они оберегали своим бродяжничеством, была к ним щедра и ласкова. Не трогали их сытые лесные волки, не кусали змеи в мрачных лесных распадках и не наводила лихорадку ледяная вода из подземных ключей. Путь их вел все вперед и вперед, и все чаще зима заставала их совсем в иных местах, может быть, в чужой, такой же брошенной соплеменниками деревне. Только теперь не было чужих деревень и чужих домов, и стало обычаем, уходя, оставлять хозяйство для пришлеца и гостя — того, кто придет следом.
Когда первые из них дошли до моря, оно тоже было чужое, чуждое — и, однако, открытое всем. Оно шумело и ударяло в берег, а вокруг него было иное море, почти неподвижное, из белого песка с узором волн — дюны. И почти такое же коварное: зыбучие пески могли затянуть в себя неотвратимее, чем вода или моховые болота, которые народ Лет знал слишком хорошо.
Оба моря были полны опасностей — и богатств. Дети, играя, первые нашли в песке удивительные камни: непрозрачно-желтые или истемна золотые и лучистые, в грубой, как земля, корке или обкатанные морской водой. От обыкновенного камня они отличались те, что плавились и горели в огне, но благодаря своей тленности казались еще прекрасней. Рыба в соленой воде была крупнее, неповоротливей и сочнее той, что ловили они в лесных речушках. Женщины плели на нее сети, мужчины строили лодки, чтобы плавать за ней, и умели справляться с волной не хуже, чем с буйным речным течением.
