Марина Дяченко - Оскол
— Войско Сотки разнесет ваше гнездо по камушку!
— Вряд ли…
Писец вдруг прервал работу. Встал, молитвенно складывая перепачканные чернилами руки:
— Господин… Велите… наказать… Только… дружок мой, вроде как брат… Под воротами… другой день… помирает.
— Знаю, — сухо отозвался Оскол. — Дальше?
Писец трясся — но с упрямством, достойным лучшего применения, продолжал:
— Помилования… прошу. Для брата… Дурак он, ну дурак, ну так все мы дураки… Все мы дети ваши дурные, не губите… пожалеть бы… милости…
Писец осекся. Под взглядом хозяина скорчился, сник и вернулся к работе; девушка, ослабев, согнула наконец свою гордую спину. Опустила лицо на сплетенные пальцы.
— Вам дадут возможность помыться и отдохнуть, — негромко сказал Оскол. — И приготовьтесь к тому, что мы будем часто видеться. Очень часто и подолгу. С утра и до вечера… Закончил? — последний вопрос обращен был к писцу.
Писец деревянно поклонился. Оскол принял бумагу, бегло просмотрел и остался доволен. Коснулся маленького гонга, призывая слугу:
— Письмо отправить с голубем — немедленно… Этот, у ворот, не помер еще?..
…Тот самый парень в грязной кожаной куртке, странно скособочившись, шагнул через порог. Схватил воздух ртом, застонал, грохнулся на пол, так что полетели в разные стороны комья засохшей глины. Оскол поморщился, наполовину брезгливо, наполовину сочувственно, подошел к коленоприклоненному и крепко взял за всклокоченные волосы.
Серое лицо парня, понемногу расслабляясь, наливалось краской. В молчании, нарушаемом лишь скрипом сверчка, прошла минута. Парень вздохнул; по физиономии его растекалось теперь неописуемое блаженство.
— Ты… милостив…
— Я рационален, — Оскол убрал руку, вытер ладонь шелковым платком. — Теперь мне понадобятся люди… Ступай. Впредь будь умнее.
Девушка смотрела с ужасом.
Грузный мужчина с седеющими висками катал по столу шарики из воска. Свечи трещали, оплывали тяжелыми каплями, воск жег мужчине пальцы — но он не замечал боли, желтые шарики множились на столе, собирались грудой, как черепа на старом поле битвы.
— Сколько времени понадобится Осколу…
— Чтобы привязать ее… полностью? Она молода… и порывиста… Хватит и двух недель.
Собеседник грузного сидел в темном углу, отблеск свечей играл на его выдающихся скулах.
— Привязать, — проговорил грузный медленно и внятно. — При-вя-зать…
Слышать его было страшно, но собеседние не испугался. Оплывали свечи.
— Десять лет назад… — скуластый помолчал. — Мы дрались с Осколом против общего неприятеля, дрались спина к спине. Наших ребят полегло с полсотни, а те, что выжили… часть захотела остаться с Осколом, часть — со мной. Он сказал тогда — «Вы пожалеете»… Мы не слушали. Ведь он пришел издалека… мы не знали тогда, ЧТО он такое.
Новый шарик лег на желтую груду; мужчина с седеющими висками прикусил губу:
— И?..
— Нас было девятнадцать, — его собеседник усмехнулся. — Спустя десять дней в живых осталось двое. Прочие перемерли, призывая Оскола, как мамку… И мы пожалели, ох как пожалели… что ушли от него. А пуще — что повстречали его на свете…
— Ты выжил, — сказал грузный.
— Да… Я и еще один парень, мы с ним побратались… Мы выжили. А год назад мой побратим, Лабан, явился к Осколу, хотел наняться воеводой, возомнил… что свободен… Одной встречи хватило. Теперь это самый жалкий из его рабов. Потерял и душу и волю, не умеет даже петлю на шее затянуть… То же ждет и меня, господин. Я не могу встречаться с Осколом. Никогда.
Заколебались огоньки свечей — это грузный втянул в себя воздух:
— Ты отказываешься, Сотка? Ты оставляешь меня?
Скуластый отвернулся:
— Придется заключать с ним союз, господин.
Желтый шарик скатился со стола в темноту.
— Я мало берег Яну, — глухо проговорил грузный. — Все гадалки пророчили ей счастливую судьбу… Гадалки врали.
— Мы заключим союз, господин, — с нажимом повторил скуластый. — Оскол или кто другой… Все равно пришлось бы отдавать ее. А Оскол силен и щедр.
Тяжелый кулак с грохотом опустился на стол, и брызнули во все стороны восковые шарики. Разлетелись, застучали по полу дробным дождем.
— Я не в рабство отдаю свою дочь, — проговорил грузный, овладев дыханием. Что станет с ней, если этот мерзавец раньше времени сдохнет?! Ведь он старше ее на двадцать лет! Что, если его пырнут кинжалом или угостят отравленным стилетом? Что станет с моей дочерью?!
Скуластый молчал.
— Иди на замок, — сквозь зубы сказал грузный. — Бери войско и ступай.
Свечи догорали.
— Все его люди, — раздумчиво проговорил скуластый, — от воеводы и до грязного дворового мальчишки… предпочтут умереть. Чтобы взять Оскол, надо идти по трупам.
— Значит, ты пойдешь по трупам, Сотка.
Скуластый помедлил и встал:
— Как будет угодно светлому князю.
«…была подобна рыси — столь же необуздана, дика и непокорна. И рвалась она из рук надсмотрщиков и заботливых соглядатаев, и не принимала пищи, и не желала видеть рядом господина своего похитителя — но на любую рысь найдется клетка, на любую птицу плетется сеть. И проходили дни; и ужас поселился в душе юной пленницы…»
Среди ночи она оторвала голову от горячей подушки. Она не спала и секунды; у тлеющего ночника несла вахту красивая бесстрастная женщина, компаньонка и страж в одном лице. Монументальные черты и полная неподвижность делали ее похожей на статую, и только пальцы, сновавшие над рукоделием, разрушали столь зловещее впечатление.
— Эй…
Женщина не шелохнулась, только большие глаза ее блеснули белками.
— Это ПРАВДА, что про него говорят? Истинно так? И ты тоже?..
— Я люблю господина, — ловкие руки ни на мгновение не прерывали работы. — Я знаю, что умру в его отсутствие. Все мы умрем без него.
Девушка криво усмехнулась:
— Скоро сюда явится Сотка…
Полные губы рукодельницы чуть дрогнули:
— Никому не взять Оскола… Здесь каждый сражается за себя. Здесь никому не нужно помилование…
— Никому не нужна свобода?!
Замок жил ночной жизнью. Далекие скрипы. Приглушенные шаги.
— Зачем свобода руке, если пробито сердце… — женщина опустила глаза. Свобода вырванного глаза, отрубленного уха…
— И ты его любишь?!
— Не только я люблю господина, но и господин любит меня… Это просто…
Девушка долго маялась, прежде чем задать следующий вопрос:
— А я… тоже умру? Я теперь… как все вы? Я ЗАВИСИМА от него? Да?!
Рукодельница помедлила. Даже работа в ее руках чуть приостановилась.
