Ростислав Левгеров - Тысячеликий демон
Ашант исподлобья взглянул на девушку и дёрнул веревку, отчего она упала на колени.
– Не надо, – сказал он. – Я не причинял тебе зла.
Ветер незаметно стих и равнина вдруг ожила. Сам воздух, казалось, зазвенел, как колокольчик. Пение сверчков, крики ночных птиц, шорох травы, далёкий-далёкий волчий вой, – все звуки слились в один неповторимый, вибрирующий шум ночной степи.
Они оба долго молчали. Ашант подбрасывал хворост в огонь, Млада лежала на боку, положив голову на седло и смотрела на него.
– Прости меня, – неожиданно сказала она. – Я… я не хотела.
Девушка снова села и, нервно теребя свои потёртые кожаные штаны, проговорила:
– Наверное, ты хороший человек. – Она глубоко вздохнула, как бы собираясь с силами. – Выслушай меня, багатур. Я не могу держать в себе всё это.
– Говори, – сухо бросил воин.
– Спасибо. – По щекам наложницы потекли слёзы. – Сейчас, я не буду плакать. – Но непослушные слёзы всё равно душили девушку. – Всё. Я буду говорить. Да, мой отец Вятко, князь Волчьего Стана, отдал меня в рабство твоему господину, Хайсе, в обмен на обещание мира. Прошёл год с тех пор, и я… не знаю, как к этому относиться. Я как-то услышала, что он сильно болен. Он умирает. И мне его жалко. Жалко. – Повторила она это слово с тенью недоверия. – А ведь, сколько проклятий вырвалось из моих уст. Я так ненавидела его, а теперь вот… жалею.
– Глупо жалеть человека, предавшего тебя, – заметил Ашант.
– По-вашему, это так, – проговорила Млада, чувствуя, как злость снова закипает в ее душе. – По-вашему, и женщина ничего не стоит. Женщину можно насиловать, убивать, особенно если она из севера, из нашего народа. Меня втаптывали в грязь все, кому ни лень; всё это время на меня плевали все, от нукера до раба. И я скажу тебе! – Млада выпрямилась и глаза её гневно сверкнули. – Твой Хайса ни разу не был мужчиной! В прямом смысле этого слова!
Ашант удивлённо вскинул бровь, но промолчал.
– На моей родине женщин уважают, – продолжала она. – Мы даём новую жизнь. Старики говорят, что мы, венежане, все являемся детьми Высеня, а значит, все мы равны. Но вы не такие, и богов у вас нет. Женщина для вас утроба, где лежит тело будущего убийцы, пьяницы и насильника. Хайса не был мужчиной никогда, он только пил вино и арак и смотрел на то, как этот проклятый Буреб меня насиловал. Каждую ночь. Каждую ночь! Не веришь? Тебе показать синяки у меня между ног?
Воин был невозмутим.
– Ты не хочешь слушать об этом? Но ваше племя такое. Вы все такие – закрыть глаза и всё. Я сама сколько раз видела, как какого-нибудь славного в прошлом воина убивали, если он оказывался обузой для вас. Помнишь Беара? Этой весной, в дни половодья, он сломал ногу на охоте, и той же ночью беднягу отвезли в поле, на телеге, и выбросили там, как собаку, на растерзание волкам. Разве так поступили бы мы, венеги, с таким багатуром, каким был Беар? Сколько лет он служил Хайсе? Сколько врагов он убил?
Слова пленницы больно ранили Ашанта, но он не выдавал своих чувств. Его лицо было непроницаемо.
– Я знаю, тебе не нравятся мои слова, – безжалостно продолжала Млада. – Но перед смертью я всё скажу. Скажу Хайсе. И тебе скажу! Тебя ждёт такой же конец. Помни об этом, багатур.
Беглянка иссякла и испугано вжав голову в плечи, взглянула на Ашанта. Их глаза на миг встретились… и торопливо разошлись.
Воин лег на спину и долго смотрел на небо. Он знал, она тоже не спит.
Ашант вспоминал ту ночь, когда он проснулся от странного чувства. Чувства, приходившего в последние годы всё чаще, но не ставшего от этого привычным.
Он крепко спал в своей юрте, на войлочном матраце, когда внезапно почувствовал, как его кто-то душит. Воин тяжело разлепил веки, и мучительно вглядываясь в душный, непроглядный полумрак, понял, что в доме никого нет. Но он задыхался, и панический страх обуял его. Ашант пытался подняться, но как будто сотни невидимых нитей окутали его тело. Сквозь нарастающий ужас он старался пошевелиться, сорвать оковы наваждения. Крупные капли пота щекотали лицо, руки тряслись…
Он спит или нет? Это сон или нет?!
Неожиданно что-то обожгло его шею. Что-то мертвенно холодное, проникшее глубоко внутрь. Он ощутил во рту солоноватый вкус крови. В жарком воздухе разлился терпкий, дурманящий запах арака. Но страх уже прошел, уступив место бурлящей, слепой ярости. Ненависть, безумная ненависть буквально выворачивала его наизнанку. Он метался на своём матраце, словно в бреду.
И вдруг всё закончилось, наваждение улетело, словно перекати-поле, оставив после себя легкий тревожный след.
Он понял что произошло. Немногие в становище так жестоки, причем даже в момент своей смерти.
Воин быстро вышел из юрты. Степь обдала его ночной прохладой. Где-то заблеяла овца. Старая Умай ругается, её скрипучий голос тихо дребезжит, точно разбитая телега. Жужжат комары. Воин сел на скамью, смахнул пот с лица шершавой ладонью. Он сидел там, на скамье, рядом со своей приземистой юртой ещё долго, вслушиваясь в спящую жизнь становища, вдыхая запахи ночи, и стараясь ни о чём не думать.
Рассвет едва-едва успел рассеять тьму ночи первыми робкими лучами, когда Ашант отправился в путь.
День выдался жаркий. В хрустально чистом лазоревом небе ослепительно ярко светило большое летнее солнце. В воздухе дымкой парил белый пух ковыля. Но вскоре в его бескрайнем море появились первые островки цветущего шалфея. Шалфея становилось всё больше и больше и к вечеру темно-лиловые пятна слились в единое целое.
Они шли целый день, с редкими короткими перерывами. В них Ашант неизменно делил с Младой лепешку и воду. Солнце нещадно жгло девушке голову. Связанная, она обреченно брела вслед за неторопливой поступью Эдаара, на котором воин восседал прямо, как скала, иногда бросая на девушку косые взгляды.
К вечеру, вконец измученная, Млада еле передвигала ногами. Голова кружилась, глаза, засорённые пылью, цветочной пыльцой и мошкарой, постоянно слезились. Взмокшая рубаха противно липла к спине; запястья, стиснутые грубой верёвкой, жутко саднили; истертые подкладки в сапогах обнажили мелкие гвозди, исцарапавшие пятки в кровь. Стараясь не наступать на больные места, Млада шла на носках, всё чаще и чаще спотыкаясь.
Она держалась из последних сил. Она не хотела жаловаться. Приятный аромат шалфея, в конце концов, опротивел ей до тошноты. В последний момент, когда солнце почти закатилось, девушка, бессознательно и полубезумно шептавшая что-то, упала, не в силах больше подняться.
Ашант решил остановиться на ночлег в узкой балке, по дну которого протекал наполовину заросший рогозой ручей. Млада совсем чуть-чуть не дошла до ручья, её донес на руках сам Ашант.
