Екатерина Лесина - Время ушло
Негнущимися пальцами Повешенный дернул обломок древка. Клинок копья зацепился за ребра и, хрустнув, отлетел.
— Замечательно! — Эмили изобразила лучшую свою улыбку.
Чудовище приходило еженедельно. Повешенный чуял его приближение задолго до момента, когда закопченная туша проламывала горизонт. Плюясь дымом и пламенем, она подползала к городу и останавливалась, чтобы поглазеть на Повешенного. Он в свою очередь смотрел на него.
Зверя звали Паровоз. Эмили утверждала, что бояться его не стоит, поскольку Паровоз и Железная дорога — вещи полезные, но Повешенный видел истинную суть.
Раскаленные докрасна железные кости, кипящую кровь и шкуру, пробить которую не смогло бы ни копье, ни меч, ни даже молния. Он был огромен. Силен. И почитаем людьми.
Он был новым Богом и желал, чтобы Повешенный тоже склонился перед его мощью.
Осколок копья требовал иного.
Повешенный не знал, где правда, и вскоре перестал ее искать.
Он просто был, проходя сквозь череду дней, одинаковых, как чашки из вечного сервиза Эмили Хандервуд. В этом существовании находилось место для воскресных проповедей и субботних чаепитий, устраиваемых на Большом камне. Повешенный выносил столы и расставлял их крестом, пусть форма эта вызывала смутное отторжение, как и черные скатерти, что появлялись из корзины кривой старухи. Скатерти были накрахмалены и, расправляясь, хрустели. Старуха морщилась и убирала вуаль с лица. Тогда Повешенный отворачивался, не смея глядеть: казалось, старуха смеется над ним.
Накрыв столы, она исчезала, оставляя смутно знакомый запах, разгадать который у Повешенного не получалось. Да и жил этот запах сущие мгновенья. А стоило ему исчезнуть, как Повешенный забывал и о старухе, и о стыде, и о страхе.
Вскоре у него появилось собственное место за столом и табличка, правда, пустая: имени своего Повешенный так и не вспомнил.
— Просто у них тогда были очень сложные и неблагозвучные имена, — объясняла Эмили всем и каждому.
Она же взяла на себя труд представлять Повешенного новеньким.
— Это Повешенный, — говорила она и гордо добавляла: — Я его открыла. Не обращайте внимания, он с этим черепом не расстается. Совершеннейший чудак!
И все соглашались: дескать, каких только чудачеств не встретится в мире.
Новички приносили рассказы, а одна — бледноликая Мари со сложной фамилией, которую писали через черточку — светящийся камень. От камня разило смертью, но Эмили вновь лишь посмеялась:
— Это прогресс! Просто поразительно, до чего же вы скептичны к прогрессу! — сказала она и стала заглядывать к Мари на чай.
У Мари имелся муж, столь же бледный, как она, и светящийся, как камень. Он страдал мигренями и редко выходил из дому, появляясь лишь на обязательных чаепитиях.
— Признаться, я представлял это место несколько иным, — как-то заметил он, ни к кому не обращаясь.
— Место чудесное! — поспешила заверить Эмили. — Я вот ни капельки не жалею, что приехала сюда. Вы представляете, я ехала еще на дилижансе! Это был настоящий ужас, я вам скажу. Тряска, тряска, тряска… я думала, что меня на косточки растрясет.
Повешенный встал.
— А уж про то, что с багажом творится, и говорить не стоит. Моя коллекция прибыла в совершенно отвратительном состоянии…
Он шел быстро, и сухая трава хрустела под ногами.
— …две недели я занималась только тем, что чинила…
Дорога лежала. Две половины Великого Змея, деревянными ребрами вросшие в землю. Они отражались в небе, прокладывая тени по облакам, сминая твердь и перечеркивая солнце.
— Хьёртримуль! — крикнул Повешенный. — Хильд! Я помню ваши имена!
Раздавленное солнце смотрело вниз.
— Саннгрид! — крик, исходивший изнутри, тревожил копье.
Оно ворочалось и стучалось о ребра, совсем как язык церковного колокола. И каждый удар обессиливал Повешенного. Последнее имя вырвалось хрипом:
— Свипуль…
Он упал на землю, но та была холодна, и лишь песок сочился сквозь пальцы, черный и густой, как кровь.
— Я помню, — прошептал Повешенный, касаясь дыры в боку. — Я помню…
— Тогда покоя вам не видать, — сказал светящийся муж бледноликой Мари, подавая руку. — Слышите?
Металл плакал и рвался на свободу. Раскачивались шпалы, и корни их раздирали мертвую плоть незнакомого мира. Привычный страх сковал Повешенного, и даже копье внутри затихло.
— Все меняется. Время идет…
Муж Мари, повернувшись к Зверю спиной, зашагал прочь. Повешенному остались слова.
— Время идет.
Зверь пролетел, обдав жаром и вонью.
— Время уходит.
Рев чудовища оглушил. Но теперь Повешенный знал, что делать.
— Но это же вздор! И нелепица! — Эмили бежала, но все равно не успевала за Повешенным.
— Соткана ткань большая, как туча, чтоб возвестить воинам гибель.
— Никто не погибнет! Никто, слышите вы, невозможный человек?!
— Окропим ее кровью. Накрепко ткань стальную от копий кровавым утком битвы свирепой ткать мы должны…
В руке Повешенного лежало копье. Его острие, вырванное из тела, сияло, как в первый день своей жизни.
— Сделаем ткань из кишок человечьих; вместо грузил на станке — черепа, а перекладины — копья в крови…
— Как по-варварски мило! Да постойте же вы!
Нельзя. Лыжами моря качалась земля. И небо, спустившись ниже, открыло удару мягкое брюхо. Нужен один лишь, но меткий. Насквозь прошить бы палаты луны, вывалить туч требуху.
Это место не помнит дождей.
— …гребень — железный, стрелы — колки; будем мечами ткань подбивать!
Чудовище слышало вызов и приняло его.
— Ну что же вы такое делаете! — воскликнула Эмили, но ступить на пути не решилась. — Вас попросту раздавит.
Звук летел по металлу, но теперь в нем Повешенному слышалась не боль — ярость.
Скрежет. Стон. Вой.
Запах гари.
Пощечина ветра и вкус жизни на губах.
Горизонт растягивается, становясь тонким, как лезвие, и пропадает…
— Смелость лучше силы меча в битве героев, — сказал Повешенный.
Паровоз летел, и косы дыма свивались над массивной его головой. Они уходили в мягкотелое небо, и казалось, что это оно держит зверя на привязи.
Мигнул и вспыхнул яркий свет.
— …доблестный муж одержит победу мечом ненаточенным…
Повешенный прицелился.
— Смелому лучше, чем трусу, придется в играх валькирий.
Воздух исчез, пропуская копье.
— …лучше храбрец, чем разиня испуганный, что б ни случилось…
Чудовище улыбнулось.
— Водан!
— Викар, — услышал в ответ Повешенный. — Время ушло.
Оно промчалось сквозь него, сжигая, но не дотла. Оно вернуло боль и забрало страх.
