Татьяна Мудрая - Меч и его Король
Тем более что безмятежность полуденного отдыха прервали резкая барабанная дробь, лязг и скрежет двигателя внутреннего сгорания. Прямо по свежей полевице проехался бойкий двухколесный тракторишко с прицепом и жестяными флягами в нем; трепыхнулся и застыл прямо у ног байкера.
— Эй, ты чего тут делаешь, сэнька?
Всадник пробудился как-то враз — и открыл глаза того чудесного аквамаринового оттенка, который бывает присущ только едва проклюнувшейся траве.
— Загораю. Не видишь, что ли?
Меццо-сопрано говорившего отличалось некими глубинными обертонами: почти что контральто.
С тракторного седла на него взирал долговязый подросток в одежде монастырского послушника: дряхлая ряска с засученными рукавами и откинутым назад капюшоном, штаны в пятнах грязи, заношенные вдребезину носки с подшитыми подошвами. Тщедушный, белобрысый, востроносый и востроглазый.
— Нашел занятие, называется. Давай-ка завязывай с воздушными ваннами. Тут вот-вот коровье стадо будет во главе с быком лучшей бойцовой породы. Спиртяги тебе не влить по этому случаю?
— У меня соляр, не видишь, что ли, — байкер неохотно приподнялся на локте. — Вон, в траве лежит.
— И такой вот здоровущий белый слоник на одной солярке гоняет? Это ж четыре часа подряд на средней скорости — и кранты.
— Это не слон, а кит. Ба-фарх, — мягко поправил байкер. — Восемь часов без перерыва на четвертой рассекать, а то и все десять.
— О-о, тогда ясно. Ихней водяной породе горючего и в самом деле не нужно. Как зовут-то?
— Белуша. У рутенских ба-фархов три вида: афалины, косатки и белухи. Вот отсюда. Знааешь?
— Грешу немного по малолетству чтением зоологических книжек. Оттого сейчас и кручу коровам хвосты.
Со стороны казалось, что оба немного спятили. Однако беседа двух дебилов означала всего-навсего то, что трактор послушника или, пожалуй, монашка работает на техническом спирте с подсадками, а мотоцикл его коллеги — на новейших солнечных батареях. И что та из двухколесных животин, которая происходит от сухопутного предмета, заведомо тяжелее на ходу, чем биомеханический дельфиноид.
— А мой безымянным ходит — то есть катается. Водяру потребляет и от ухи по временам бывает не против. Но воздуха не портит. Так ты вот чего: давай ко мне чалься. Я тебя поближе к столбовой дороге подтяну. Канат имеется?
Сей предмет тоже носил на себе явный след элитарности: скондийский шелк был скручен вместе с паутиной, которую готийцы изловчились добывать от ручных птицеедов. Послушник набросил петлю каната на крюк, мотор снова затарахтел, и тройная сцепка двинулась прочь, разбрызгивая влажную землю.
— Богато живешь, — кинул послушник через плечо. — Аристократ?
— Угм. Отчасти.
— Чисто по отцовской линии, наверно?
— Угм, — снова пробурчал байкер с чуть меньшим азартом.
Последнее междометие заглушили дребезг тракторного тела, в котором внезапно заглохла жизнь, и нечто, весьма похожее на краткую ругань. Водитель спрыгнул с седла, подошел к товарищу по несчастью:
— Надорвалась колымага. Бывает с ней. Ничего, охолонет и пойдет, а мы сейчас и на руках дотянем. Ты, дева, подожди, пока веревка натянется, и толкай своего под ж… хм, нижний бюст, а я направлять стану.
Завел хилое плечико под раму переднего стекла, раскачал корпус, поднатужился — и импровизированный поезд медленно двинулся к назначенной точке.
— Вот теперь никакие скоты нам не страшны. К самой дороге они не лезут, обучены.
— Сила в тебе, однако. Ба-инхсан?
— Поганая капля.
Оба спешились и почти рухнули рядом на обочину.
— А ты храбрый чел. Одному и близко от монастырских стен страховито — там же внутри бабы одни.
— У меня защитник имеется.
Байкер неторопливо переплетал косу. Дошел до самого конца и показал украшение: изящный кинжальчик в ножнах, с ремешками, которые вплетались в волосы. Затейливая гарда была выполнена в виде хулиганской мальчишеской рожицы с волосами, поднятыми кверху.
— Ух ты какой. Настоящий? Покажи.
Байкер вынул клинок. Это была так называемая вороненая сталь — с игрой всех оттенков серого. По обеим граням вились черные змеи, чьи головки соприкасались с шевелюрой мальчика и как бы вплетались в нее.
— Экстра-класс. Ты его зовешь как-нибудь?
— Бьёрном, — ответил байкер. — Или Бьярни. Полное имя Бьёрнстерн. Ужас, правда?
— Ужас как жарко сегодня. Не хотите ли, монсьёр, молочка? Прямо со свинофермы.
— Разве свинское молоко пьют?
— Нет, конечно. Поросяток им выпаиваем от другой мамаши. Чуть не съела, видишь ли. Это вон тот бидон, поменьше. Самих деток от греха подальше одна из сестер нянчит — жуть какие элитные. А прочее молоко от нормальных коров, что кстати рядом паслись.
— Знаешь, а давай. Тебя как зовут?
— Зигрид. Коротко — Зигги. Вестфольд. А тебя?
— Кьяртан. Тоже, знаешь, оттуда родом. Ну, наливай на брудершафт, земеля.
Оба черпнули прямо из открытого бидона, отсалютовали посудой. Байкер опрокинул в себя кружку и стал хватать молоко жадными глотками, двигая кадыком.
— Кьяртан ведь… мужское имя, — внезапно говорит Зигги. — И клиночек у тебя боевой. Такие своей кровью полагается оживлять. Коса тоже военная…
— А как же еще… Ой.
Кьяртан повернулся к собеседнику и оглядел того заново — от неряшливой стрижки до задубевших пяток.
— Ты ведь тоже не он. Зигрид, а не Зигфрид или Сигурд. Девчонка.
— Ну. Открыл Рутению через фортку — туман густой наполз.
— То-то про женщин распиналась. Какой клостер-то?
— Босоногих клариссинок. Знаменитый. Новейшего помола. То есть набора.
— Знаю. Целых четыре обета: послушание, бедность, стойкость и целомудрие. И как ты с ними обходишься?
— С первыми тремя — просто. Слушалась еще предков, хотя они были жуть какие. Маманя — ну она только что дома почти не появлялась. Золотошвейка священных покровов. Ценный и незаменимый кадр. А папаня, он у нас вначале классный столяр, а позже золотарь был — как бухнёт, так сразу за мной вдогонку. Лет с пяти отодрать хотел. Одно было спасение — встречной монашке в юбку ткнуться. Монашки меня и забрали, в конце-то концов, когда до обеих сторон, наконец, дошло… Бедность — а я просто ничего, кроме нее, не знаю. Уютная вещь: ничего лишнего под ногами не путается. Стойкость — это в испытаниях. Даже весело, когда дождь со снегом или гром гремит, а ты стадо в коровник загоняешь или там строптивую кобылу заезжаешь под самое мать аббатису. Но вот с целомудрием у меня вышел прокол.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно. И с чего я так при дворянине язык распустила? Молочко, видать, от бешеной коровки было… В общем, ладно. Видишь, постриглась я уже. Не зря ты обознался: послушниц едва не понуждают с долгим волосом ходить, чтобы могли назад в мир легко вернуться. Я ведь к тому же от обоих конверсов родилась, прикинь? В монашки легко отпустят, а на волю выкупайся за себя и за того родителя, что драгметалл только в выгребной яме и видит. Мать-то у меня самостоятельная и свободная уже. А потом один заезжий парень меня шибко поманил.
