Татьяна Мудрая - Меч и его Король
Что до его, так сказать, нареченной…
Умница-разумница Зигрид улучила удобный момент, когда Бельгарда решила собственнолично проследить, как обихаживают ее драгоценную кобылу необычной масти — соловую с почти белыми гривой и хвостом и вдобавок такую же голубоглазую, как «изабелловые» кони — отчего вышеупомянутую кобылу прозвали «Хрустальные Глаза». Отменной красоты и совершенно отвратительного и непереносимого нрава, как и все любимцы.
Отбивать денники строптивых кобыл у королевской невесты получалось нисколько не хуже, чем крутить бычьи хвосты, так что преподобная мать взирала на дела ее рук с удовлетворением. Улучив минуту, когда в их сторону никто не глядел, девица учтиво поклонилась и сказала настоятельнице, что ее девства снова домогаются, причем сугубо — и человек вполне знатный.
— Тут не время и не место обсуждать подобные вещи, — обрезала ее Бельгарда. — Переоденься в чистое и приходи ко мне в приемную — скажешь, что тебе назначено. Да не медли — у меня только час полуденного отдыха перед обыденными трудами. Цифры эти… Сводки…
К объяснению последних слов присовокупим, что из нашей кроткой и светлой Беллы постепенно образовался незаурядный политический и финансовый деятель.
Итак, Пастушка второпях ополоснулась из питьевой колоды, нарядилась в целое и чистое, то есть в парусиновую рубаху ниже колен с пеньковой опояской, такие же штаны и крепкие башмаки, которые успели окунуться в навозную лужу лишь единожды.
Бельгарда ждала ее в приемной и сразу же указала на одно из кресел. Надо заметить, что комфортностью эти сооружения были ничуть не лучше сенаторских курульных кресел, хотя и сотворены не из камня, но из несколько более мягкого дерева. Я так понимаю, мореного дуба.
— Ну, говори, — начала аббатиса. — С кем это вы стакнулись этак скоропостижно?
— Мать аббатиса, — отвечает Зигги сокрушенно, — он из таких, коим и захочешь — не осмелишься отказать.
— Ну?
— Ваш племянник.
— Кьярти? О-о.
— Да. А противиться королю — значит сотворить бунт и проявить сугубое неповиновение Богом данной власти.
— Нет, правда?
— Мать аббатиса, кто и когда осмеливался вам лгать?
— Я про иное. Про послушание властям. Про то, что ты не объяснила ему толком и во всех деталях. Ведь насчет смелости… вернее, наглости и склонности к бунту…
— Мать аббатиса!
— Он что, прямо-таки возжелал этого? Ну, в твое кабальное ярмо вместо обручального колечка влезть?
— Господин наш король намеревается меня выкупить.
— Я так думаю, ты ему доложила, что кроме долга родителей, даже если не считать процентов… ладно, время принадлежит Богу, и не к лицу монахиням на нем наживаться. Что не денег мы хотим в прикуп, ибо живой человек несоизмерим с мертвым золотом. Что помимо всего король должен будет возместить нам то классическое, духовное, физическое и метафизическое образование, коему тебя подвергали начиная с пяти лет и вплоть до того времени, когда тебе вздумалось ограниченно приложить свои элитарные знания к практике.
— Нет пока, святая мать. Не доложилась. Однако он понимает, что — при любом раскладе — придется ждать не менее трех лет.
— Его это устраивает, получается. Надеется на вольный выпас, пользуясь твоей терминологией?
— Нисколько. Мы вполне согласны на сговор. Обручение. Сокровенное таинство. Белый брак. Это же его не закабалит и меня от вас не уведет?
— Да кто ему позволит венчаться с простолюдинкой! — голос Бельгарды нарочито гневен.
— Святая мать, я ведь вполне осознаю, что жирен сей кус не по моему постному мужицкому рылу. Просто докладываюсь вам, как рядовой маршалу.
— Так хочешь от нас уйти?
— Я хочу свободы, чтобы решить, — отвечает Зигрид совсем бесхитростно. — Пока я связана обстоятельствами и не от меня зависит — уйти или остаться. Или уйти, чтобы остаться.
— Снова ты за прежнее. Краеугольный камень в мозаике вдруг заявил, что уходит, — а вы, если угодно, можете вставить булыжник вместо драгоценной яшмы. Вот как это называется.
— Да, мать аббатиса, если вам угодно.
— Знаешь, мне было угодно сделать тебя своей преемницей. Всегда. Почти что с того самого дня, когда мы защитили даровитую малышку от похоти ее мерзкого папаши. Прости… Не нужно было апеллировать к твоей чувствительности.
Аббатиса кивает на прощанье, и Зигги точно ветром уносит прочь из залы.
Вы, мой читатель, уже, может статься, почувствовали внутри этих пространных и престранных рассуждений наличие скользкой темы. Хотя да, вы уже мельком предупреждены самим Кьяртаном… И моей фразой о топазе…
Дело в том, что с не очень давних пор всё мудреное рутенское железо должно было подвергнуться инициации — иначе на него никто в Верте и смотреть не хотел. А это значит — покрестить его кровью владельца или некоей особенной кровью: невинной и одновременно искушенной. Короче говоря, они оба — мой сын и сынок Эстрельи — приловчились добавлять внутрь мотора или чего там еще — малую каплю своей смешанной красной жидкости. (Позже многие, отчасти переняв эту магию, проделывали подобное с горючим уже своей личной кровью, но такое надобно было совершать регулярно.) В результате подобной алхимии предметы и механизмы, разумеется, не становились живыми и даже разумными, однако крепли телесно и начинали заметно тяготеть и к обоим крестным отцам, и к своему личному человеку. (Похожий феномен был отражен в культовом фильме рутенца Гайдая — в той сцене, когда упрямый дряхлый грузовичок сам заводится, чтоб последовать за красивой девушкой.)
Итак, наш Кьяртан продавал свою кровь, как солдат, — но гораздо успешнее. Ба-нэсхин ему полностью доверяли. Живой кинжальчик служил незаменимым помощником и гарантом. Между прочим, Бьёрн вовсе не претендовал на какое-либо особенное влияние: просто работал, как нынче говорят, на подхвате.
(Укротители железа, понимаешь. На мамушке Стелламарис и мамочке Эстрелье напрактиковались.)
В конце концов, наша сладкая парочка добилась того, что самая элитная и отборная рутенская контрабанда шла от ба-нэсхин прямым путем к ним и уже оттуда — ко всем прочим грешникам. Биоты (так это стало называться) получались у них отменные, хотя патента закрепить за собой им не удалось. Что поделаешь — не водится такого зверя в Вертдоме.
Зато белуши всякие водились — и насторожило нас с самого начала именно это. Мы никак не могли объяснить себе, зачем ба-нэсхин вручили королю живую драгоценность — механизм, впитавший в свои поры, помимо Кьяртановой, союзную кровь по крайней мере сотни лучших морских бойцов обоего пола.
