Валентин Маслюков - Побег
Признаться, Зимка не удержалась и дико глянула. Старик помрачнел и отошел, то ли пристыженный, то ли оскорбленный. И тут-то Зимка уразумела, да повторила это себе с внушением, что если хочешь узнать о прошлом, равно как о настоящем и будущем, то нужно оставить мещанский обычай удивляться. Не в таких она обстоятельствах, чтобы позволить себе это невинное удовольствие.
Намеки и недомолвки изводили Зимку, лишали ее сна, и она, озлобляясь, возносилась в мечтах к тому вожделенному времени, когда — быть может! — получит возможность убрать с глаз долой каждого, кто посмеет изъясняться обиняками. Конечно же, если быть последовательным, то начинать надо было бы с Юлия — от него-то и следовало ожидать наиболее затруднительных недомолвок. Но так далеко — убрать Юлия — Зимка не заходила даже в самых необузданных своих мечтаниях, которым предавалась она в пути, потупив очи с видом благочестивой сосредоточенности.
Назойливость со стороны наследника к тому же Зимке как будто бы и не угрожала. Когда войско и весь тянувшийся за ним сброд достигли берега Белой и расположились на месте прежнего стана, где чернели погрузившиеся в воду остовы сожженных кораблей, Юлий надолго исчез, распорядившись напоследок поставить для волшебницы отдельный шатер.
Между тем табор обрастал людьми. Подтягивались, собирались отставшие. Что ни день, кажется, из дальних пределов под высокую руку наследника прибывали владетели с вооруженными послужильцами. Чуяли поживу, тянулись на дым костров купцы с кое-каким товаром. Торговцы, конечно же, нашли дорогу и к Золотинке. Но полное отсутствие готовизны, то есть звонкой монеты, отчеканенного должным образом, готового к оплате золота и серебра, заставляло Зимку пренебрежительно улыбаться, когда учтивые до приторности купцы принимались расхваливать товары царских достоинств и царских цен.
Зимка лишь улыбалась, не на шутку уязвленная и обеспокоенная неопределенностью своего положения. Юлию, похоже, и в голову не приходило, что молодой девушке нужны не только наряды, кров, хлеб, но и деньги, деньги… И вот ничего не остается, как кривить губы, защищая свое собственное, Зимкино достоинство, потому что повседневные неурядицы, унижения никак уж не могли задевать Золотинку, участвующую в происходящем лишь по доверенности. Золотинке было все равно, что думают дошлые купцы, когда Зимка, перебрав кучу блестящих тканей, с притворным зевком отодвигает короб.
Золотинка-то не страдала, и Зимка за это на нее злилась. Нынешние свои трудности она каким-то образом связывала с душевным складом своей предшественницы, которая, как ни крути, всегда была простовата… почему Юлий и забыл о деньгах.
Или вот еще незадача.
— Скажите барышне: Елизар Пятой. Да, так и скажите: Елизар, мол, Пятой. Барышня тотчас меня примут.
Так говорил у входа в шатер обладатель зычного простуженного голоса, который вызывал в воображении небритые щеки и грязные сапоги. Зимка намерилась было уж отказать, когда вспомнила, что простуженный голос (так же как связанные с ним щеки и сапоги), хотя и знаменуют собой сомнительное во всех смыслах знакомство, никак не могут послужить ее, Зимкиному, умалению, потому что простуженный голос (небритые щеки и грязные сапоги) ищет встречи с Золотинкой. И не ей, Зимке, заботиться о Золотинкиной нравственности. К тому же, по правде говоря, Зимка, одетая и причесанная, второй час валялась на ковровом ложе, изнывая от безделья. Она крикнула, чтобы пустили.
Так оно все и оказалось: мужиковатый проситель остановился, глянув на свои замызганные сапоги. Приятно удивленная собственной проницательностью, Зимка, надо сказать, ничего иного, кроме засохшей глины на сапогах, в памяти не удержала. Уже четверть часа спустя она не узнала бы в толпе средней руки ратников заурядного этого лица, не сумела бы припомнить, какого цвета кафтан, и даже отчетливо возглашенное простуженным голосом имя пропало для Зимки бесследно.
— Готово, барышня! — развязно сказал мужичок после недолгого смущения и даже как будто бы подмигнул.
Из-под полы кафтана выскользнула плоская золотая цепь… она влекла за собой изумруд необычайных размеров, помещенный в венок золотых листьев. Зимка приподнялась на ложе, сообразив, что имеет дело с очень дорогой вещью.
И вправду, она не ошибалась. Зимка нисколько не преувеличивала достоинств предъявленного ей товара. Но тут-то как раз и заключалась опасность, которую Зимка не в силах была предусмотреть. Та именно опасность, что Зимка не преувеличивала. Никак не преувеличивала. Нисколько. Ей не хватало для этого ни воображения, ни размаха мысли. А без преувеличений-то как раз и нельзя было обойтись, без них ничего нельзя было понять. Никакие преувеличения не покажутся чрезмерны, если первый попавшийся проходимец, хитровато ухмыляясь, предлагает тебе Сорокон — один из величайший волшебных камней, которые когда-либо знало человечество.
Увы! Этим Зимка и отличалась от человечества — она не знала! Не обронив ни слова, она протянула руку и взяла цепь, достаточно увесистую, чтобы потянуть на дюжину-другую червонцев. Без стоимости изумруда, разумеется, которую Зимка не могла определить даже приблизительно.
— Сколько? — спросила она только для того, чтобы отказаться. Но бывалый мужичок не дал ей такой возможности.
— Как договорились, — ответствовал он, поставив Зимку в тупик.
— Но это много, — подумав, выкрутилась она.
— Помилуйте, барышня!
Мужичок нахмурился. А Зимка не могла позволить себе даже этого. Она не решалась выказывать чувства, не установив предварительно, какие имеются у нее основания рассердиться. Не зная даже, идет ли речь о покупке или подразумевается нечто иное, она ограничилась кислой полуулыбкой.
— Хорошо. Но у меня нет сейчас на руках всей суммы.
— Хотя бы половину на первый раз.
— А сколько ты считаешь за половину?
Свободный человек — все чувства были в его распоряжении, он укоризненно глянул:
— Половина, барышня, это когда сговоренная сумма поделена на две равные части.
— А если поделить на неравные?
— Восемьдесят червонцев на первый случай.
И мужичок хитро прищурился в ожидании дальнейших препирательств. Зимка же перевела дух, прояснив хотя бы что-то о цене. Но восемьдесят червонцев — это было много. Много больше того, что она имела в виду, «не преувеличивая» значения камня.
— Ишь ты какой! — сказала она вполне бессмысленно. — Ладно… Давай. Придешь завтра за деньгами.
Оставшись одна, Зимка поскучнела и обозвала себя дурой. Цена представлялась ей чрезмерной, а назначенный срок — завтра — излишне определенным. Ничто не мешало ведь отделаться пустыми обещаниями, а потом водить мошенника за нос сколь угодно долго. Доходили ведь до Зимки разговоры, что большие люди, истинные вельможи, берут и не платят. Слушая эти сказки еще в отрочестве, Зимка замирала от сладостной веры в чудо. И вот теперь, когда самое необыкновенное и невозможное начало как будто свершаться, Зимка с горечью ощутила, что осталась в глубине души все той же мещанкой из Колобжега — не могла она преодолеть в себе подлую привычку платить. Восемьдесят червонцев! Отложенный на завтра долг портил Зимке настроение, не давая возможности отвлечься. Вряд ли это было то дерзкое, гордое чувство, с каким великие люди шли по жизни, ни за что не расплачиваясь.
