Олег Шелонин - Операция «У Лукоморья…»
— А что, Иван… как тебя там дальше-то?
— Иван-вдовий сын. Так меня кличут. Раньше, пока в силу не вошел, больше Иваном-дураком звали. Теперь перестали почему-то…
— Ну, это понятно, — хмыкнул капитан, покосившись на арестантов. — Так я что хотел спросить: как же ты три года здесь вытерпел? — В заимке становилось душно. Илья расстегнул гимнастерку. Тяжелый серебряный крест закачался на его груди. — Неужто к людям не тянуло?
— Тянуло, воевода, — вздохнул Иван, — да мне отсюда ходу нет.
— Почему?
— Дорога к терему Василисы моей отсель зачинается. Срок мне даден три года, три дня и три месяца.
— Ну, это еще по-божески, — хмыкнул Илья, — у нас бы ты за один порошочек больше получил.
— И кто тебе такой срок накрутил? поинтересовался Степан, прицеливаясь ножом к поджаристой филейной части дикой хрюшки.
— Кощей Бессмертный, — скрипнул зубами Иван. — Перенес меня колдовством своим за тридевять земель в тридевятое царство-государство. С тех пор и сижу я здесь, в лесах дремучих. К Василисе моей все сватается. Ужо доберусь я до него…
Группа захвата понимающе переглянулась.
"А может, и прав Степан? — мелькнуло в голове Ильи. — Ну что убогому в тайге делать?" Кожевников демонстративно развел руками. Перед глазами капитана неожиданно возникла больничная палата и мрачные дюжие санитары. Ну уж нет…
— Не тужи, Иван! — треснул Илья кулаком по столу, сердито глядя на подпрыгнувшего кабана. — Все образуется. И Василису свою найдешь, и Кощею морду набьешь. Это я тебе говорю. Мы, брат, в обиду тебя не дадим, ты, парень…
Капитан осекся. Внезапно наступившая тишина удивила и заставила его вскинуть глаза на Ивана. Лицо гиганта восторженно сияло. Земно поклонившись, он отцепил от пояса ножны с тесаком и торжественно протянул их капитану:
— Благодарствую за честь, воевода. Прими от меня подарок сей скромный и будь мне за брата старшего.
Илья торопливо поднялся, неловко поклонился в ответ, покрутил головой и, не найдя ничего лучшего, отцепил от пояса свой видавший виды десантный нож.
— Клинок этот, хоть и вид имеет невзрачный, волшебным свойством обладает. Как ни кидай его — всегда острием вперед полетит, — осипшим вдруг от волнения голосом произнес капитан. — Будем побратимами, Ваня! — И тут же утонул в горячих объятиях витязя.
— Братину хмельную сюда! — ликующе взревел Иван. — Пьют все!
Олежка Молотков проворно подставил свою кружку под черпак Степана, добровольно взявшего на себя функции разливальщика, получил от него подзатыльник и кабанью ляжку в качестве утешительного приза. С тяжелым вздохом он вернулся на свой пост, вонзил зубы в румяную корочку и с завистью уставился на пирующих. Гомон и шум за столом быстро набирали силу, ибо братский договор был подкреплен обильными возлияниями, от которых группа захвата вскоре «поплыла». Не прошло и часа, как охраннику пришлось покинуть свой пост, дабы оттранспортировать первого сломавшегося в противоположный от бандитов угол заимки.
— Процесс пошел, — пробормотал он, оттаскивая туда же второго.
Илья, как самый опытный, продержался дольше всех, но, даже «поплыв», со скамьи не падал и с умным видом внушал что-то побратиму. Иногда, в моменты просветления, капитан ловил себя на том, что несет такую околесицу… Еще сутки назад скажи кто-нибудь Илье, что он с умным видом будет полемизировать о тактике и стратегии боевых действий против сил противника, использующего огнеметы, плюнул бы в лицо, оборжал, а то бы и в драку полез. А вот ведь — беседует.
— … Ну п-п-очему обязательно в чистом поле? — слегка заплетающимся языком втолковывал капитан Ивану. — Если чудо-юдо о трех головах п-п-п-рет на тебя на форсаже, у-у-у-у… — изобразил Илья, пристроив три пальца к затылку в виде короны, для большей наглядности пригнув крепкую, коротко стриженную голову к столу, — не лучше ли его в т-т-темный бор заманить да под заранее подпиленную лесину подвести?
— А зачем? — недоуменно хлопал глазами Иван.
— Да… ик!… чтоб уронить ее на… ик!… головы его дурные, сердился на бестолкового братца своего «младшенького» Илья. — А пока у я… ик!… ящерицы этой драной мозги просветлеют, ты уже головы две, а т-т-то и все три оттяпаешь.
— Не можно так, воевода, — виновато оправдывался Иван, — в битве сей чести мало. Кто потом про тебя былины слагать будет? Этак и погибнуть геройски не получится.
— Н-н-не получится, — соглашался Илья, кивая, — об этом… ик!… я как-то не подумал… А м-м-может, о дракончике потом былину с-с-сложим?
Последнее воспоминание — заботливое лицо Ивана, пытающегося посолить кабанчика кокаином из пакетика, озабоченно бормочущего при этом: "Без соли вкус совсем не тот", — и свое горячее желание защитить брата младшего, неразумного, от этой чумы цивилизации. Отнятый у Ивана пакетик перекочевал в вещмешок боевиков, который Илья поволок из заимки, закинув по привычке автомат на плечо.
— Ты куда?
— До ветру, — соврал в стельку пьяный капитан.
— Один не ходи, здесь места топкие, гнилые…
И в ответ гордое:
— Поручику Ржевскому… ик!… провожатые до ветру не требуются.
2
Тронный зал Кощея Бессмертного, вопреки общепринятому мнению, утопал в роскоши. Пол был застелен шикарным пестрым ковром гигантских размеров. Стены украшали портреты хозяина. По всему было видно, что по полотнам прошлись кисти разных художников и в разные времена. На них Кощей был изображен преимущественно в монументальных позах: верхом на коне (и без коня), попирающий гору человеческих черепов (или черепков), и так далее. Чаще всего Кощей любовался картиной, где недотрога Василиса Премудрая ласкается к нему, удобно пристроившись на его костлявых коленях. Сам Кощей гордо восседает на троне и что-то презрительно цедит сквозь зубы Ивану, раболепно склонившемуся перед ним в низком поклоне.
— И чего ей не хватает? — Подав вперед нижнюю челюсть с редкими желтыми зубами, Кощей аккуратно выдавил прыщик. На сухой, пергаментной коже с зеленоватым отливом появилось едва заметное бурое пятнышко. Старательно припудрив его, Кощей выпятил тощую грудь и задрал подбородок кверху. Отражение в зеркале послушно приняло ту же позу. — Не косой, не рябой, продолжил Кощей, — так какого ж ей еще надобно? — И внезапно, вскинув руку вверх, завыл дурным голосом:
Богатств у меня не мерено,
Да и силушкой не обижен я.
Захочу, покорю всю вселенную,
Стоит знак подать слугам верным мне.
— Тьфу! — Отражение Кощея заколебалось, пошло волнами и, покрывшись голубым туманом, исчезло. — Расхвастался, старый хрыч! Мало того, что я каждый день твой скелет отражать обязано, так еще и концерты кошачьи терпеть должно? Не буду! В бадейку с водой любуйся на мощи свои облезлые.
