Лариса Петровичева - Роса и свиток
— А потом я научился говорить, но все равно не смог сказать ничего толкового, — с грустью произнес Шани. Отец Гнасий ободряюще похлопал его по руке.
— Заступник милостив. Однажды ты вспомнишь, кто ты и где твой настоящий дом.
Сиреневые глаза словно заволокло легкой дымкой. Отец Гнасий подумал, что Шани на самом деле прекрасно все помнит и знает — только предпочитает хранить молчание.
Что, если все эти годы он принимал порождение Змеедушца за дитя Заступника? От этой неожиданной мысли отец Гнасий вдруг ощутил мгновенный холод, охвативший его тело.
— Сейчас мой дом здесь, — промолвил Шани с искренней глубиной, и эта сердечность словно обогрела настоятеля. — Но душа и долг зовут меня дальше. Отец Гнасий, вы дадите мне благословение на должность декана?
— Дам, — кивнул настоятель. — Ты привез то, что нужно?
Шани утвердительно качнул головой и извлек из внутреннего кармана видавшего виды камзола небольшую деревянную шкатулку. Открыв ее, отец Гнасий увидел изящный серебряный перстень с аметистом и письмо на собственное имя. Взломав печати, он прочел, что владыка всеаальхарнский Миклуш запрашивает его благословения на то, чтобы Шани Торн, брант-инквизитор и послушник монастыря Шаавхази, занял почетную и многотрудную должность декана инквизиции. Отложив письмо, отец Гнасий взвесил перстень на ладони и сказал:
— Эта вещь, сын мой, есть знак твоего вечного и добровольно изъявленного обручения с истинной верой. Готов ли ты служить Заступнику, карать его врагов и нести невеждам свет его знания? Трижды и три раза спрашиваю: готов ли?
— Трижды и три раза отвечаю: готов, — глухо откликнулся Шани.
— Готов ли ты терпеть нужду, болезни и горечь ради вечного торжества его Истины и Славы?
— Готов.
Отец Гнасий взял Шани за правую руку и надел перстень на безымянный палец. Обряд завершился, и несколько томительно долгих минут они молчали; затем настоятель обвел Шани кругом Заступника и сказал:
— Вот и все, ваша неусыпность. Поздравляю с принятием чина, примите мое последнее благословение. Теперь по сметам о рангах в духовной иерархии вы стоите намного выше меня.
— Мы служим одному господину, отче, — произнес Шани и благодарно сжал его руку. — Спасибо вам.
* * *— Ничего личного, Саша, — мачеха ему обворожительно улыбнулась и провела ладонями по округлившемуся животу, — но я хочу освободить твое место для них.
Солнечные лучи, падая сквозь листву яблонь маленького сада, искрились в ее рыжих волосах, собранных на затылке в модную прическу. Саша смотрел на нее и не понимал, почему фигура молодой женщины размазывается и растекается перед глазами. Потом понял — это просто слезы. Он плачет и кусает губы, стоя на самом краю старинного табурета. Тонкую шею Саши охватывала петля, и веревка утекала куда-то вверх, в яблоневый цвет.
— Он не поверит, — проговорил Саша, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Не хватало еще, чтобы эта дрянь увидела, насколько ему больно и страшно. Табурет выскальзывал из-под ног, и мир Саши, ставший в одно мгновение невообразимо зыбким, словно скользил по волнам, то вверх, то вниз. — Он ни за что тебе не поверит!
Мачеха обошла вокруг табуретки, пристально рассматривая пасынка. Каждый день, стоило Максиму Торнвальду, Сашиному отцу, отправиться на работу в Университет, она неуловимо легким и опасным движением отправляла в шею Саши микроиглу с ядом: на несколько минут он, наполовину парализованный, терял возможность шевелиться и сопротивляться, а мачеха накидывала на его шею петлю и пристраивала на табурете так, что он едва мог устоять на неверном сиденье, которое так и норовило выскользнуть из-под ног.
— Отчего же, — усмехнулась мачеха. — Типичное подростковое самоубийство. Ты обожал мать и так и не сумел смириться с ее смертью и скорой женитьбой отца. Максим это переживет, уверяю тебя.
— Сука, — всхлипнул Саша. — Тварь проклятая.
Мачеха посмотрела на него, задумчиво наматывая на палец рыжий локон. Солнечные лучи путались и искрились в волосах — и это было красиво. Смертельно красиво.
— Не ругайся, — промолвила она. — Это очень невежливо. Хотя мертвецу должно быть все равно.
* * *Теперь можно было не торопиться, рискуя на полном ходу сверзиться с лошади и сломать шею, свалившись в канаву. После дня пути под дождем Шани устроился на ночлег в одну из десятков мелких таверен, рассыпанных вдоль Пичуева тракта и посвятил вечер отдыху возле камина, воспоминаниям и размышлениям.
Отец Гнасий был прав. Шани все помнил. Он вообще редко что-либо забывал: вот и теперь давний весенний день всплыл в его памяти во всех красках, звуках и ощущениях. Вот только кому от этого легче, хмуро подумал Шани и принялся рассматривать сиреневую глубину в аметисте своего перстня. Извивы серебра в точности повторяли мотивы аальхарнских обручальных колец; впрочем, вступать в брак по-настоящему Шани уже не придется.
— Ну и хорошо, — сказал он вслух. — Максим Торнвальд в свое время женился, и к чему это привело?
Аметист едва заметно потемнел, словно нахмурился, не понимая, что происходит, и на каком языке говорит его новый хозяин. Не объяснять же ему, что где-то далеко-далеко есть планета Земля, и на одной шестой части тамошней суши в ходу как раз тот самый русский язык, который отец Гнасий сравнил с речью дальневосточных варваров…
— Ничего общего, кстати говоря, — Шани поправил перстень и смахнул с камня невидимую пылинку. Зачем задумываться о прошлом, когда и в настоящем у его неусыпности декана всеаальхарнского хватает хлопот и забот? Шани поудобнее устроился в кресле и стал прикидывать дела на ближайшее время. К привычной работе в инквизиции и академиуме добавятся гражданская цензура и забота о духовном воспитании принца и принцессы. Придется ходить в театры и вычеркивать из пьес намеки на ересь и вольнодумство — а актеры и режиссер будут смотреть на него с почтительным страхом и мысленно посылать самые невероятные по изобретательности проклятия. Придется наставлять наследную чету на путь добродетели — Луш, засидевшийся в принцах и уставший ждать корону примется по-простому предлагать выпить, а принцесса Гвель, не приученная дворцовым воспитанием говорить без спроса и позволения, просто станет смотреть на него огромными голубыми глазами…
— Мило, — сказал Шани. — Очень мило.
…Свет с трудом проникал в маленькое пыльное окошко чулана. Саша смотрел, как серые лучи выхватывают из мрака то высокие отцовские сапоги для рыбной ловли, то ящик со старыми, еще бумажными книгами, которые уже давно пришли в негодность, а выбросить рука не поднималась, то мешок с игрушками Саши, который убрала сюда еще мама, когда сын пошел в школу. Саша лежал на полу, вслушиваясь в нестерпимую боль во всем теле, и пытался понять, что же ему делать дальше.
