Мария Двинская - Дети богов (СИ)
Человек в воде уже почти скрылся под взбаламученной поверхностью реки, но всё ещё сопротивлялся, иногда поднимаясь над водой. Повинуясь невнятному импульсу, я бросился в воду. В голове мелькнула мысль, что было бы забавно, если я не умею плавать и интересно, стали бы спасать ещё и меня, но этому интресу не далось сбыться — я уверенно поплыл к тонущему человеку. Река оказалась тёплой и поначалу неглубокой, но ближе к середине дно резко оборвалось вниз. На поверхности никого уже не было. В прозрачной воде хорошо различалось медленно опускающееся на дно тело. Я нырнул. Река обдала меня ледяной струёй подводного течения, но позволила поднять утопленника и выплыть с ним к берегу. Двое мужчин вошли в реку по пояс и вытащили тело на берег. Пока я выходил из воды и переводил дыхание, к ним подскочил тот человек с палкой. Теперь я смог разглядеть его получше — невысокий, толстоватый, он носил не платье, как мне показалось издалека, а объёмную рясу, отчасти скрывавшую его толстоту, а в руке держал не палку, а деревянный жезл с утолщением на конце. Отогнав этим жезлом от утопленника людей, он склонился над ним, всмотрелся в его лицо, брезгливо потрогал за щёку и закричал сорванным визгливым голосом:
— Он умер!
В толпе всхлипнула женщина, но подходить к телу никто не решился.
— Да ты даже пульс не проверил! — возмутился я, отталкивая толстяка в сторону. Тот только злобно посмотрел на меня, но подавил протестующую фразу.
Я разглядел, наконец, кого вытащил из воды. Молодой человек, ещё ребёнок, неподвижно лежащий на песке с синюшным цветом лица действительно выглядел совсем неживым. Я перевернул его на живот и перекинул через колено. Из его рта и носа полилась вода. Нас окружили люди, но они только молча смотрели, не подходя близко. Женские всхлипы нарушали угрюмую тишину. Вылив из мальчика воду, я начал делать ему искусственное дыхание. Вдохнул в него воздух, нажал на грудь, нажал, нажал…. опять вдохнул… Синева с лица мальчика спала, он перевернулся на бок и закашлялся. Сразу же выскочила, расталкивая толпу, пожилая, но ещё не старая женщина, скорее всего мать, обняла мальчишку и стала радостно его целовать.
Я встал и огляделся. Толстяк злобно молчал, но это молчание давалось ему нелегко — вены на висках вздулись, лицо побагровело, кадык прыгал по горлу, заталкивая слова обратно, не позволяя им выскочить изо рта. Пальцы с такой силой сжимали жезл, что костяшки побелели. Но он держал себя в руках. Люди кто смущённо смотрел под ноги или в сторону, кто угрюмо, исподлобья, — на меня. Неуютно было стоять в их окружении, и я поспешил уйти с берега. Толпа молча расступилась, пропуская меня на дорогу. Отойдя на несколько десятков шагов, я обернулся. Толстяк снова размахивал своим жезлом, что‑то крича и доказывая. Кто‑то его слушал, кто‑то нет, занятый спасённым мальчиком. А кто‑то продолжал смотреть мне вслед.
«Да что это с ними?» — мысленно спросил я себя и ускорил шаг, — «будто у меня на плечах не голова, а кочан какой. Или же я тать беззаконный, которому и слово сказать — преступление». Негостеприимная деревенька осталась позади. Неровная глинистая дорога, извиваясь между лесом и полями со свежескошенной травой, скрыла дома за поворотом. Здесь, возле больших валунов, я выжал, наконец, мокрую одежду. На берегу этого сделать не успел — торопился спасти мальчишку. А после… после было не до комфорта — слишком сильно ощущалось тогда напряжение и хотелось уйти оттуда как можно быстрее. Сидя на камне и ожидая, когда вышедшее из‑за облаков солнце высушит одежду, я вспоминал произошедшее. Люди меня опасались, будто не знали, что ожидать и как себя вести. Злоба была лишь в толстяке. Страх и бессильная злоба. Знать бы ещё, что я сделал не так.
Я перевернул рубаху другой стороной вверх. День склонялся к закату, но солнце ещё жгло, и ткань быстро сохла. Пора решать, что делать дальше и куда идти. Возвращаться в деревню к молчаливой толпе? Кто их знает, как встретят на этот раз. Идти дальше по дороге к следующей деревне? А потом к следующей, и дальше, и дальше… стану бродягой безродным, беспамятным. Буду перебиваться подаянием и разовыми работами. А то и тумаками и кражами. Возможно, и до лиходейства докачусь. А смог бы смертоубийство свершить? Проверять не хотелось, и без того впереди маячила не самая радужная перспектива.
Погружённый в раздумья, я не заметил, когда к моему камню подошёл спасённый мною парнишка. Пока я сушился на камнях, он, видимо, сбегал домой и переоделся — одежда на нём была сухая и чистая. Он смущённо стоял рядом и буравил взглядом землю, то ли подбирая слова, то ли просто боясь обратиться.
— Доброго тебе здоровья, — приветствовал я его, поднимаясь с камня.
Мальчик удивленно поднял глаза, но сразу же снова опустил их к земле. Уши его раскраснелись. Я мысленно выругался, сообразив, что сижу перед ним в одном исподнем, и поспешно натянул уже высохшие штаны.
— Зачем вы это сделали? — тихо спросил мальчик.
— Что именно? — уточнил я, привычным образом оттягивая время и вспоминая свои возможные прегрешения. Однако, кроме урона старого дерева, за сегодняшний день ничего предосудительного не вспоминалось.
— Оживили меня! — воскликнул мальчик. Я недоумённо уставился на него.
— Погоди, я не понимаю, в чём беда‑то?
— Я ведь теперь нежить! — в его голосе прозвучало отчаяние.
— Нежить?.. — повторил я. — То есть, мертвец, который как‑то способен ходить?
Мальчик молча кивнул.
— С чего ты взял, что ты — нежить? По мне, так нормальный, здоровый мальчишка. Не знай, что ты сегодня чуть не утоп, так и не догадаешься.
— Так ведь знают же… Все слышали, как меня мёртвым объявили, а после вы оживили.
Наступила неловкая пауза. Он молчал, предоставив право хода мне, а я не знал, что делать. Наконец, я прервал тишину.
— Подойди сюда.
Мальчик повиновался. Я положил руку ему на грудь.
— Сердце бьётся, дыхание есть. Никакое ты не нежить, а вполне себе жить. Так что, иди спокойно домой.
— Вы прогоняете меня? — испуганно воскликнул мальчик, — хозяин, не надо, пожалуйста!
— Хозяин?
— Я же вам говорю — нежить я. А вы, господин, раз оживили, то получаетесь моим хозяином.
— И что с того? Жил бы себе дальше.
— Так ведь нежити нельзя самому ходить. Когда при хозяине, то это одно, а ежели сам, то упокоить надо.
— Спас, называется, на свою голову. Хорошо, пойдём пока домой. День гаснет, позже разберёмся, что с тобой делать.
Я надел рубаху и замешкался, решая, в какую сторону направиться — в деревню или дальше по дороге. И не спросить ли у пацана, где я живу, раз уж теперь он со мной увязался. Но мальчик уверенно пошёл прочь от деревни. Я последовал за ним.
