Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — курфюрст
Он слушал с вялым интересом, наконец ответил с прежним пренебрежением:
— И что?
— Я не могу вмешиваться в работу суда, — сказал я, — иначе что это будет за справедливый и независимый? Но в моей власти временно отсрочить саму казнь. Если дадите слово, что за это время не обратите меч против тех, кто вам его вручит, я верну вам прежнюю свободу с условием, что немедленно отправитесь в Тараскон, осмотрите там укрепления и сделаете все, чтобы защитить тамошний город и верфь. Верфь мне, вообще-то, важнее. А когда вернусь, вы сдадите оружие и приедете из Тараскона сюда, где вам и отрубят голову.
Он поморщился, холодно напомнил:
— Четвертуют.
— Четвертуют, — согласился я. — Кто мы, чтобы вмешиваться в работу независимого и беспристрастного суда?
Барон Альбрехт что-то тихо хрюкнул за моей спиной, сэр Растер переступил с ноги на ногу, но смолчал, а сэра Жерара вообще как будто нет.
Сулливан долго смотрел на меня, мне показалось, что прокручивает в памяти первую нашу встречу, когда мы сошлись в трудном поединке, который я позорно проиграл и был вынужден отвести армию, а его землям предоставить независимость, вернее, оставить прежнее подчинение королю Кейдану, что еще хуже.
Это было трудное решение, меня упрекали не столько за поражение, как за предоставление ему льгот и свобод, которые я так глупо пообещал, да еще и в бароны возвел, чтобы он мог выйти со мной на поединок!
Наконец он поинтересовался с ленцой:
— Почему я?
— Все мои полководцы сейчас в Гандерсгейме, — объяснил я. — Как и все войска.
Он пожал плечами.
— У вас есть герцог Фуланд, осудивший меня на четвертование. Он влиятельнее, богаче, у него связи, огромная родня…
— Возможно, — согласился я, — он и хорош, даже очень хорош. Но насколько — проверять некогда. Зато я видел, и все мои лорды видели, как умело вы укрепили свои земли. Сэр Растер, он был секундантом в нашем поединке, как вы помните, мне все уши прожужжал, что их практически невозможно захватить, разве что после долгой и кровопролитной войны, которая нам тогда была совсем ни к чему. Как и сейчас, вообще-то. Собственно, потому я и пытался тогда все решить поединком между нами… Ваши крестьяне живут богато, это значит, ведете хозяйство умело, ухитряетесь держать хорошую армию, не изнуряя подданных налогами и поборами.
Барон Альбрехт выдвинулся чуть и встал рядом со мной.
— Очень умелые налоги, — сказал он одобрительно. — И крестьяне не разоряются, и лорд богатеет!
Я кивнул и закончил:
— Если кто-то и сумеет создать пояс обороны вокруг верфи, то это либо я, либо вы. Но меня срочные дела отзывают на ту сторону Великого Хребта…
Он морщился, кривился, хотя мне казалось, что раздумывать не о чем. Однако сэр Растер, барон Альбрехт и даже стражи за нашими спинами смотрят на него с полным пониманием, разделяя его сомнения и колебания, известные мне только умозрительно.
— Я буду защищать один? — поинтересовался он с иронией.
— В ваших землях уже собрано неплохое войско, — напомнил я сухо. — Вы собирались его использовать против меня, не забыли? Кроме того, под ваши знамена соберутся доблестные лорды со всего королевства, кто не желает служить лично мне, но готов пролить кровь, защищая королевство от пиратов. У всех у них есть неплохие личные дружины.
Он подумал, потом в глазах мелькнуло грозное веселье. Откинув голову, посмотрел на меня в упор.
— А не опасаетесь, ваша светлость, что нарушу слово?
Я фыркнул:
— Опасаюсь? Да я надеюсь на это!
Он взглянул настороженно, зыркнул по сторонам, но подсказок нет, спросил угрюмо:
— Почему?
— Мы сошлись с вами в поединке, — напомнил я. — Маркграф и простой рыцарь. Чтобы вы получили право со мной драться, я прямо там же на месте поединка возвел вас в бароны, помните? Но когда вы одержали верх, я отвел свои войска и даровал вам независимость от моей власти, чтобы вы могли и дальше считать своим сюзереном короля Кейдана. Если кто и был мною недоволен, все равно признали, что я действовал как рыцарь, благородно и честно. Разве я не сдержал слово?
Он поморщился, ответил нехотя:
— Во всем, признаю.
— Я заслужил тем поступком репутацию человека чести?
Он ответил раздраженно:
— Да.
— Честь дороже жизни, — сказал я высокомерно, — но буду рад, если это вы ради спасения шкуры нарушите рыцарское слово! Все наше сословие благородных людей увидит, каков вы на самом деле, сэр Сулливан! И я буду отомщен. Прощайте. Желаю вам забыть о рыцарской чести! Жизнь и ее блага дороже, помните.
Я сделал знак стражникам, чтобы позвали кузнеца и освободили приговоренного к казни от оков.
Барон Альбрехт, сэр Растер и сэр Жерар молча провожали меня во дворец, но в первом же зале барон взорвался злым воплем:
— Сэр Ричард, я не понимаю!..
— Чего, дорогой барон?
— Вы нарочито не взяли с него клятву? Хотя бы клятву?
Я удивился:
— Какую клятву? Клятву верности? Он ее не даст. Клятву защищать Тараскон?
— Ну, хотя бы…
— Дорогой барон, — ответил я грустно, — вы совсем уж стали политиком и никому не верите. Клятвы требуем от простолюдинов и людей с непонятно какой репутацией. Что из себя представляет Сулливан — знаем. Я не случайно захватил вас троих. Сэр Растер был не только моим, но и Сулливановым секундантом! Мы тогда по обоюдному согласию не стали приглашать его рыцарей, чтобы не откладывать начало поединка. Сулливан сам выбрал сэра Растера своим секундантом. И сейчас он видел нашего доблестного сэра Растера, смотрел в его честное лицо настоящего рыцаря, олицетворение всех рыцарских доблестей, и… решится поступить нечестно?
Барон пробормотал:
— Ну… знаете ли… это же Сен-Мари… здесь же прогнило…
— Это в городах прогнило, — напомнил я, — а в замках и отдаленных землях еще допотопная Вандея. В общем, я отбываю по срочным делам. Не развалите без меня королевство. Вернусь, со всех шкуры спущу.
Конюх вывел на длинном поводе арбогастра, тот красиво потряхивает гривой, блистает огненным взглядом и грациозно перебирает копытами. Пес пронесся по двору и снова прибежал к нам, сел на толстый зад и смотрит влюбленными глазами, умоляя приказать ему хоть что-нить, он сейчас же все выполнит!
Отец Дитрих вышел с двумя священниками, но те оба остановились, когда великий инквизитор подошел ко мне и благословил.
— Вот и подошли настоящие испытания, — произнес он грустно, — сын мой во Христе.
Я вздохнул.
— Почему Господь допускает это?
— Господь не забыл о нас, — ответил отец Дитрих строго. — Он испытывает нас. С Богом, сын мой.
