Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – маркграф
Шаги священника стихли за дверью, как только та захлопнулась. Я прислушался еще, в памяти выплыло то странное, когда терял сознание, а кожа превращалась в нечто более плотное, чем просто кожа. Даже с чешуйками, если не совсем рехнулся. Не то рыбьими, не то еще какими…
Плечи передернулись от пережитого ужаса. Держа руку перед глазами, я шевелил ее так и эдак, кисть нормальная, пальцы тоже. Хотя в самом деле кожа на ладони слегка потолстела, однако это от ребристой рукояти меча. Не так уж и часто за него хватаюсь, но все-таки твердые мозоли. Не такие, как у сэра Растера, у того вообще копыта, однако кожа затвердела…
Вдруг мизинец защипало, словно нечаянно сунул его в горячую воду. Кожа утолщилась на глазах, блеснули искорки… и тут же пальцы снова стали чистыми, с розовой кожей. Сердце пошло барабанить по ребрам так, что могли услышать за дверью.
Пес зарычал во сне, вскочил и, подбежав быстро, обнюхал мне руку. Шерсть на его спине медленно улеглась, хотя глаза еще оставались багровыми. Он посмотрел с недоверием, я погладил по башке и почесал за ушами. Яростное пламя погасло, глаза стали масляными, он чуть ли не замурлыкал.
В дверь снова постучали, громко и требовательно. Ясно, не слуги.
– Войдите, – сказал я.
Чеканными шагами вошел барон Альбрехт. Поверх блестящих, тщательно сделанных доспехов небрежно наброшен голубой кафтан с золотым шитьем, дорогой пояс поддерживает брюки из тонкой кожи, от красных сапог с золотыми шпорами не оторвать взгляда, сам барон при своем негигантском росте выглядит просто величественно и вообще блестяще.
На груди тускло поблескивает золотая цепь с медальоном, где, как говорят, хранится прядь золотых волос. По его словам, жены, хотя Митчелл, его сосед, всякий раз загадочно улыбается при таком сообщении.
Еще от двери он держал меня на перекрестье прицела серых внимательных глаз, за которыми я всегда видел недюжинный ум и цепкую хватку очень расчетливого человека.
– Рад вас видеть, барон, – сказал я первым. – Когда же дворец заработает как следует?.. Ору, будто в запертом туалете. Что у вас новенького?
Он ответил с легким поклоном знатного человека чуть более знатному, но из одного круга:
– Прежде всего ваше здоровье…
Я огляделся.
– А где вино?
Он уточнил:
– Я интересуюсь вашим здоровьем, а не предлагаю за него тост.
– Да, – ответил я с напускным разочарованием, – вы не сэр Растер. По-моему, вы вообще не пьете. Садитесь, барон, рассказывайте.
Он сел, придвинув стул поудобнее, глаза его смотрели испытующе.
– Вы не ответили, – проговорил он, – значит, со здоровьем пока неважно… Новостей немного, все по мелочи. Пользуясь случаем, провели дополнительную чистку по всей столице. Появление Терроса видели в городе и окрестностях, все напуганы, так что знают, что и зачем, сильно не противились, черномесенцев не защищали. Наоборот, нам даже помогали. К тому же мы доказали, что способны справиться даже с проснувшимся темным богом, а это заткнуло пасти и самым крикливым. Заодно устрашило отважных, готовых бросить нам вызов.
– Такие были?
– Немного, – ответил он сдержанно.
Я криво усмехнулся.
– Хвастаетесь такой победой? Нескромно.
– Скромных людей не бывает, – ответил барон серьезно. – Просто некоторым нечем хвастаться. И вообще даже самый скромный человек думает о себе лучше, чем думает о нем его лучший друг. Отец Дитрих еще не встает, но послал священников закрепить победу и выжечь остатки… гм… искушения, что ли. Он говорит, что соблазн – это духи, их вдыхаешь до тех пор, пока не захочешь иметь весь флакон. Потому нужно разбить все флаконы, а духи вылить в сточную канаву.
Я сказал вяло:
– Искушение – самый строгий экзаменатор нравственности. Увы, я слаб, потому отец Дитрих прав: крепкое вино надо в унитаз… в смысле, в выгребную яму. Словом, лучше избавиться от искушения, чем с ним бороться.
Он пожал плечами.
– Есть несколько способов, – ответил он холодновато, – с ним справиться. Самый верный – трусость. Так спасается большинство. Но мы не они?
– Мы они, – возразил я. – Я тоже трушу и стараюсь избегать… насколько удается. Как в столице?
– Начинает приходить в себя, – сообщил он. – Народ пока что отсиживается по домам, но лавки по приказу графа Ришара открыты. Работают пекарни и булочные. Воды в цистернах хватит на несколько недель. Лорды Брабанта и Армландии празднуют победу и, похоже, будут праздновать долго. Что и понятно.
– Почему понятно?
Он поморщился.
– Стрелок натягивает лук, – объяснил несколько вяло, – когда он нужен, и спускает тетиву, когда опасность прошла. Если лук держать натянутым всегда, он лопнет. Так и мы… Всегда быть серьезным и не позволять себе забав… гм… либо сойдем с ума, либо наши тетивы лопнут.
Некоторое время мы смотрели друг на друга. Я поинтересовался:
– А как вы, дорогой барон, спускаете тетиву?
Он ответил мне тем же прямым взглядом.
– Как и вы, сэр Ричард. Откладываю на потом.
– Вот уже много лет, – сказал я полувопросительно.
– Вот уже много лет, – повторил он. – Ничего, пока не рвусь. Хотя с ума сойти с вами легко! Еще вам будет интересно, по некроманту отслужили панихиду.
– Что? – ахнул я.
– Что слышите, – заверил он. – Самую настоящую. В церкви. Посовещались сперва и пришли к выводу, что если так поступил, то часть души у него была христианская. В момент истина взяла верх, потому некромант уже не некромант, а благочестивый христианин в первую очередь, а некромант где-то там, позади. Потому достоин похорон как истинный христианин, положивший жизнь на спасение высокого иерарха церкви.
– С ума сойти, – пробормотал я, – церковь отвечает благородством на благородство… Или что-то иное?
Глава 2
Все проблемы, как гласит закон, делятся на две категории: одни разрешаются сами по себе, другие вообще неразрешимы. После ухода барона я перебирал новости, особенно врезалось в память то, что священники искренне жалеют о гибели презираемого ими некроманта. Ишь, самоотверженно спас жизнь великого инквизитора, отдав взамен свою и приняв мученическую смерть в пламени!
В дверь деликатно постучали, что значит кулаком, а не рукоятью меча или ногой. Я положил обе руки на стол и сказал державно:
– Да, что там?
В дверь заглянул дворецкий. Бобик рыкнул, раздраженный, что кто-то мешает самому лучшему на свете занятию. Дворецкий старался держаться, как и положено, бесстрастно и невозмутимо, но чувствую, трясется, как осинка на ветру. И Пса боится, и не знает, как общаться со всесильным завоевателем.
– Ваша… светлость, – проговорил он таким привычно громким голосом, что сам испугался и пустил петуха, – ваша светлость! К вам на прием Великий Инквизитор.
