Братья Бри - Слёзы Шороша
Дэниел как всегда осторожно, не зажигая свечи, ощупью спустился и подошёл к двери, за которой то ли спала, то ли бдела Сафа. Хорошо, если она, как и вчера, скажет ему: „Вот тебе факел. Ступай один. Возьми бочонок и мигом назад“. Он постучался. Было слышно, как Сафа поднялась с кровати. В освещённой тусклым светом огарка щели показался ореховый лик.
– Ну? – прохрипел он.
– Сафа, дорогая, опять мне что-то не спится. Что если я в погреб за бочонком спущусь? Ты только не серчай.
– Повадился ты по ночам расхаживать. Загодя надо брать.
– Буду загодя.
– Ладно, погоди, факел зажгу.
Сафа вынесла факел и запалила его от огарка.
– Ступай, Мартрам.
– Факел завтра верну. Что я будоражить тебя лишний раз стану.
– Нет, факел занеси.
– Как скажешь.
Дэниел быстро спустился в погреб. Он торопился. „Не повезло: будет ждать, скоро хватится, – подумал он. – Или повезло? Я в подземелье, уже в подземелье… один. Что сказал Фэдэф? „Туман, что стелется в подземелье, поманит тебя“. Уже манит“.
Дэниел опустился на колени, чтобы разглядеть ход, из которого медленно выплывал туман. „Пролезу“. Он лёг на землю и вполз внутрь хода, держа перед собой факел. Продвигался с трудом, долго, или показалось, что долго, потому что подгонял себя желанием „быстрее, быстрее“, а неуклюжие движения опаздывали за ним.
– Мартрам! – донёсся приглушённый сжатым пространством голос Сафы, и через не давшее опомниться время снова: – Мартрам!
„Только бы не учуяла меня носом… Учует, как пить дать учует“, – промелькнуло у него в голове. И в подтверждение этой мысли:
– Мартрам! Мартрам!
Дэниел кожей ощутил запущенный в нору голос, натужный, напряжённый, догоняющий и страшащий жертву, и услышал, как сердце его припустило… Наконец теснившие его стены оборвались, и он вывалился в небольшую пещеру, пространство которой не было гнетущим, а воздух не заставлял морщиться. „Уютно“, – усмехнулся Дэниел, успокаивая себя, и встал. В центре её возвышался массивный, с плоским гладким верхом камень. Он приблизился к камню, и свет пламени факела вдруг высветил его тайну – Дэниела проняла дрожь: он увидел начертанные на нём в виде замкнутого круга слова: скорбь Шороша вобравший словокруг навек себя испепеляет вдруг.
– Мартрам! Мартрам, откликнись! – зловеще прозвучало изнутри хода.
Между словами в камне были выдолблены глубокие лунки, и одна из восьми, что разделяла слова „вдруг“ и „скорбь“, была занята бежевой Слезой Шороша.
„Какой провидец начертал на камне этот стих?.. опустил Слезу в лунку?.. и погрузил камень на дно озера, ещё не выпитого чудовищем?“ – подумал Дэниел. Он положил факел на середину камня, снял с ремня гнейсовый мешочек, развязал его и принялся одну за другой выкладывать Слёзы, заполняя ими пустые чашечки, назначенные быть наполненными толиками скорби Шороша. Когда в словокруге было семь Слёз, а у него осталось две: белая с фиолетовым отливом и глазастый (с бирюзовым глазом) камень, он вспомнил, что должен был найти вход на Путь, и для этого у него в кармане джинсов – зеркальце. „Теперь мне не нужно таращиться на свой чёрный глаз – глазастый камень выведет меня. Но найти вход на Путь надо прежде, чем…“
Дэниел поднял перед собой глазастый камень, и тут из норы выползла Сафа. (Раньше она не догадывалась о существовании этой пещеры, а в эти мгновения не знала, для чего чужак проник в неё. Но она знала, что он не вернулся из погреба – значит, он затеял недоброе… против Повелителя, против Выпитого Озера, против Сафы, кою нарочно кличет: „Сафа, дорогая“). Она поднялась. В левой руке она держала свечу, правой – выдернула из ножен кинжал, тот самый, его подарок. Дэниел попятился к камню. Сафа двинулась на него, и глаза её выказали жажду кровавой мести. Он быстро ткнул белую с фиолетовым отливом Слезу в последнюю лунку, схватил факел и шагнул корявырьше навстречу, размахивая им перед её лицом. Попытался выбить у неё из руки кинжал – удар пришёлся по свече, и она полетела в сторону. Попытался ещё раз – промахнулся, и тут же получил удар в грудь. Но защитная рубаха не пропустила клинок к телу, и Дэниел, обронив факел и глазастый камень, вцепился в её жилистую, намертво сжавшую кинжал руку обеими своими.
Вдруг пространство стало насыщаться какой-то гнетущей энергией, осязаемой телом и перепонками ушей, насыщаться быстро, заставляя всё вокруг дрожать и не позволяя опомниться. Стены пещеры дали трещины. И в это мгновение (это длилось всего лишь мгновение) Дэниел, вместе с неистовой болью в незрячем глазу, ощутил, как между этим глазом и словокругом возник сгусток воздуха, который… который… который вот-вот лопнет, разорвав чёрный клубок в глазнице, приютившей его, разорвав его голову. В следующее мгновение, которого чувства и мысли Дэниела не знали, сгусток вытолкнул его наружу, за пределы котловины Выпитого Озера. А в самой котловине властвовал гигантский огненный шар…
Глава одиннадцатая
Не нужен последний раз
Из бессонной ночи, густо окутанной воспоминаниями, Дэниела высвободил стук в дверь. Он живо встал и оделся.
– Войди, лесовик! – сказал он нарочито бодрым тоном, предположив, что принесли завтрак или весть о продолжении расследования и не желая показывать уныния, в котором он пребывал.
– Не угадал. Лесовичка к тебе в гости. Привет, дорлифянин!
Это была Эстеан (печаль в её глазах не могла спрятаться за весёлостью слов). Она пришла раньше всех. Она хотела прийти раньше всех. И она хотела, чтобы он видел, что она пришла раньше всех.
– Не знаю, кому я порадовался бы сейчас больше, чем тебе. (Дэниел не лукавил: с ней ему всегда было хорошо.)
– Тому, кто принёс бы тебе добрую весть – слова, которые подтверждали бы, что ты Дэнэд.
– Это правда. Но этим вестником была бы ты.
– Это правда, – сказала Эстеан, ласково улыбаясь глазами. – Дэн, я пришла сказать, что отец сегодня не мрачен, каким был третьего дня и вчера. И он не сторонился меня.
– Только палачи по утрам мрачны… а он лишь отдаёт приказы.
– Ты несправедлив к палерардцам.
– Я несправедлив лишь к справедливости белой комнаты.
В дверь постучали.
– Вот и твой завтрак, – сказала Эстеан, открыла дверь и приняла поднос. – Что тут у тебя? Руксовый чай, творожники и козье молоко.
– Не хочу есть, только чаю попью… хоть и не паратовый.
– Думала тебе так много сказать.
– Готов слушать тебя… слушать, слушать…
– Не обманывай.
– Сама видишь, что не обманываю. Ты лучше других видишь и всё понимаешь.
– Слов нет… куда-то подевались слова.
– Как же ты хотела много сказать без слов?
– Не знаю. Душа хотела, а слов нет.
– Тогда давай молча сидеть, и я буду слушать твою душу.
– А я твою. Дэн… – Эстеан запнулась.
– Слова появились? Давай их сюда.
– Прости меня за то, что случилось в лодке.
– Это ты прости меня… за то, что я убежал.
– Уплыл.
– Просто я вспомнил, что я Дэн. Ты сама внушила мне это. Не будь я Дэном, я бы не уплыл… от тебя.
– Но ты Дэн, а я не Лэоэли.
– Эстеан, знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? Только ты можешь угадать.
– Я съем творожник?
Эстеан поднесла творожник ко рту и тут же вернула на поднос. Слёзы скатывались по её щекам. Она не успела перебить нахлынувшую волну чувств пережёвыванием творожника или ещё чем-нибудь.
– Я знаю, Дэн, чего тебе больше всего хочется.
– Не вообще, а в эти мгновения, – уточнил Дэниел.
– Я и говорю про эти мгновения.
– Эстеан, давай на счёт три вместе скажем, чего мне хочется… чтобы ты потом не сказала, что я обманщик.
– Давай.
– Раз… два…
Вместо «три», раздался стук в дверь.
– Войди, вестник белой комнаты!
В дверях появился Озуард.
– Эстеан?! – сказал он негромко, но не успев спрятать удивление.
– Да, отец, ты узнал меня. Пришла проведать Дэнэда. Может, не доведётся больше увидеть его живым.
– Дэнэд, мы ждём тебя в белой комнате, чтобы продолжить расследование, – сухо сказал Озуард и вышел.
– Эстеан, мне надо идти.
– Подожди. Больше всего ты хотел бы сейчас быть в комнате камней. Правильно?
Дэниел приблизился к ней и поцеловал её в щёку.
– Ты удивительная, – сказал он и направился к двери. Остановился. – Эстеан, чуть не забыл. У меня к тебе просьба. (Эстеан смотрела на него, едва сдерживая слёзы.) Когда всё кончится, загляни под мою подушку. Если найдёшь там что-нибудь, распорядись, как сочтёшь нужным.
* * *По обе стороны от двери в роковую комнату стояли два воина, вооружённые кинжалами. Это было впервые за всё время, пока Дэниел носил на руке белую повязку, и неприятно тронуло его чувства.
