Джо Аберкромби - Лучше подавать холодным
Орсо поднял брови. Он взял со стола корону, с черезмерной осторожностью, подобно тому, как мать берёт в руки новорождённое дитя. — Она предназначалась мне. Она почти что стала моей. Это за неё ты сражалась все эти годы. И ты уберегла её от меня, в самом конце. — Он медленно покрутил её в руках, блеснули самоцветы. — Когда ты строишь свою жизнь опираясь на одну единственную вещь, любя лишь одного человека, мечтая лишь об одной мечте, ты рискуешь вдруг потерять всё сразу. Основой твоей жизни был брат. Основой моей — корона. — Он тяжко взодхнул, сжал губы, затем отбросил золотой обруч и смотрел как он со стуком кружит по карте Стирии. — А теперь взгляни на нас. Оба одинаково несчастны и жалки.
— Не одинаково. — Она подняла истёртый, зазубренный, изношенный клинок меча Кальвеса. Клинок, что она приготовила Бенне. — У меня ещё есть ты.
— А когды ты меня убъёшь, ради чего ты будешь жить? — Его глаза сместились с меча на неё. — Монза, Монза… что ты без меня будешь делать?
— Я что-нибудь придумаю.
Острие с тихим шорохом надсекло его камзол, без сопротивления вошло в его грудь и вышло со спины. Он издал негромкий хрип, расширив глаза, и она вытащила клинок. Мгновение они стояли так, напротив друг друга.
Он недоумённо смотрел на неё. — Я ожидал… большего.
Внезапно он осел, колени стукнулись о гладкий пол, затем упал лицом вперёд и приглушенно ударился скулой о мрамор у её сапог. Тот единственный глаз, что ей было видно медленно сместился в её сторону, и уголок его рта изогнулся в улыбку. Больше он не двигался.
Семь из семи. Дело сделано.
Семена
Было зимнее утро, холодное и ясное, и дыхание Монзы курилось в воздухе. Она стояла вне чертога, где убили её брата. На террасе, откуда её сбросили. Её руки покоились на парапете, с которого её сталкивали. Над горным склоном, который раздробил её на части. Ощущая ноющую ломоту, что снова поднималась по ногам, по кисти её перчаточной руки, вдоль половины черепа. Ощущая зудящую потребность трубки шелухи, которая, она знала, никогда не пройдёт совсем. Вовсе не расслабляло глядеть вниз, в пропасть, на крошечные деревья, которые хватали её пока она падала. Вот почему она выходила сюда каждое утро.
Столикус писал, хороший командир не должен расслабляться.
Сейчас солнце карабкалось вверх и наполняло мир светлыми красками. Кровь вытекла с небес и оставила яркую синь, в вышине проползали белые облака. На востоке лес распадался на лоскутное одеяло полей зелёного пара, жирного чернозёма, золотисто-коричневого сена. Её поля. Ещё дальше, и река встречает седое море, разветвляясь широкой дельтой, засорённой островками. Монза могла лишь предположительно различить расположение крохотных башенок, сооружений, мостов и стен. Великий Талинс — не больше ногтя на большом пальце. Её город.
Эта мысль до сих пор казалась бредом сумасшедшего.
— Ваша светлость. — Камергер Монзы прокрался через одну из высоких дверных арок, кланяясь так низко, что мог бы лизнуть камень. Тот самый старик, что пятнадцать лет служил Орсо, каким-то образом вышел невредимым из разграбления Фонтезармо. И с образцовой плавностью сумел совершить переход от господина к госпоже. В конце концов Монза отняла у Орсо город, дворец, даже что-то из одежды, с некоторыми поправками. Тогда почему бы и не его доверенных слуг? Кто лучше них знал их обязанности?
— Что такое?
— Прибыли ваши министры. Лорд Рубин, канцлер Груло, канцлер Скавье, полковник Вольфер и… госпожа Витари. — Он прочистил горло, глядя как-то обиженно. — Можно мне задать вопрос, появится ли у госпожи Витари особый титул?
— В её ведении те вещи, что не предусматривают особого титула.
— Разумеется, ваша светлость.
— Пригласите их.
Распахнулись тяжёлые двери, обитые кованой медью с выгравированными извивающимися змеями. Может и не произведение искусства, каким была львиноликая облицовка Осро, зато гораздо прочнее. Монза в этом убедилась. Пятеро её посетителей шагнули, ступили, засеменили и прошаркали внутрь, их походка отдавалась эхом от холодного мрамора зала Орсо для закрытых аудиенций. Два месяца тут, и всё равно у неё не получалось думать о нём, как о её.
Первой подошла Витари, на ней была вобщем-то такая же тёмная одежда и та же усмешка, что и тогда, когда Монза впервые встретилась с ней в Сипани. Следующим был Вольфер, печатая шаг в своём мундире с галунами. Скавье и Груло соперничали друг с другом, кто будет идти следом. Старый Рубин ковылял в арьергарде, согбенный под цепью своего кабинета, как обычно тянущий время, прежде чем перейти к сути дела.
— Значит вы всё ещё от него не избавились. — Витари насупилась на взирающий с дальней стены огромный портрет Орсо.
— С чего бы мне? Он напоминает о моих победах и поражениях. Напоминает откуда я взялась. И что у меня нет желания пойти на попятную.
— И прекрасная кисть живописца, — заметил Рубин, печально оглядываясь вокруг. — Их осталось всего ничего.
— Тысяча Мечей есть сама скрупулёзность. — Из помещения пропало практически всё не прибитое гвоздями или не вырезанное в теле скалы. Обширный рабочий стол Орсо ещё стоял, пригнувшись, в дальнем конце, пускай и несколько раненый топором, когда кто-то тщетно в нём искал потайные отсеки. Возвышающийся камин, поддерживаемый чудовищными изваяниями Иувина и Канедиаса очевидно сдвинуть было невозможно, и теперь в нём пылало несколько поленьев. Также на своём месте стоял большой круглый стол, с развёрнутоё на нём той самой картой. Всё как в последний день жизни Бенны, только один уголок испачкан парой бурых пятен крови Орсо.
Монза подошла туда, морщась от ноющего бедра. Её министры собрались вокруг стола, в точности как до этого министры Орсо. Говорят, история движется по кругу. — Новости?
— Хорошие, — сказала Витари, — если вы любите плохие новости. По моим сведениям, баолийцы силой в десять тысяч переправились через реку и втроглись на земли Осприи. Мурис объявил независимость и принялся воевать с Сипани, по новой, пока сыновья Соториуса дерутся на улицах города друг с другом. — Её палец обводил места на карте, походя отмечая распространяющийся по континенту хаос. — Виссерин остаётся без правителя, разорённой тенью былого могущества. Ходит молва о чуме в Аффойе, о великих пожарах в Никанте. Шумит Пуранти. Гудит Мусселия.
Рубин безрадостно потянул себя за бороду. — Горе тебе, Стирия! Говорят, Рогонт был прав. Кровавые Годы подошли к концу. Огненные Годы лишь начинаются. Святые в Вестпорте провозглашают конец света.
Монза презрительно фыркнула. — Птичка посрёт — и то эти мудаки уже провозглашают конец света. Есть места, где не происходят бедствия?
