Дмитрий Скирюк - Кукушка
— Но ведь говорят: «Contra vim mortis non est medicamen in hortis»[119], — подал реплику с места один из студентов — невысокого роста полноватый молодой человек с пушком на щеках и пробивающимися усиками. — Зачем травы, когда chirurgus curat manu armata[120]?
— Chirurgus mente prius et oculis agat, quam armata manu[121], — парировал Жуга. Он хмурился, хотя в глазах его плясали озорные чёртики. — Напомните мне ваше имя, любезнейший, — попросил он.
— Кристофель Монс. Я из Болсварда.
— Что ж, это весьма уважаемый город. Я вижу, вы знаете Салернский кодекс и сведущи в латыни — это похвально. А вот прерывать лектора, когда тот излагает свою мысль, — занятие неблагодарное.
— Но...
— Вы уже один раз допустили ошибку, поэтому извольте не перебивать меня. Или вы хотите занять моё место? Тогда милости прошу на кафедру. Нет? Тогда внимайте. Я знаю многочисленные случаи, когда хирург вынужден прибегать к помощи целебных трав. Скажем, у больного открытый перелом голени. Позвольте спросить, каковы будут ваши действия, мой дорогой сторонник ланцета и скальпеля?
— Э... — замялся студент, но потом нашёлся: — Я бы дал пострадавшему лауданум!
— А в каком количестве pro dosi?
— Э... пол-унции.
— Macte[122]! — воскликнул травник. — А куда вы потом денете труп?
Аудитория разразилась хохотом. Кристофель Монс, пунцовый от смущения, неловко стоял и не знал, куда спрятать руки.
Худощавый молодой человек с буйными смоляными кудрями и маленькой бородкой, одетый в потрёпанный испанский камзол и чёрный берет, которого он не снимал даже в помещении, поднял руку, прося слова. Травник заметил его и кивнул, разрешая говорить.
— Эрнесто Линч де ла Серна к вашим услугам, — сказал тот, вставая и отвешивая короткий поклон. В том, как он это проделал, чувствовалась военная выправка. — Я хочу сказать, что лауданум дорог, навевает дурной сон и не всегда помогает. На каждого не рассчитаешь, сколько надо... В полевых условиях мы часто обходились водкой или винным спиртом — он тоже приглушает боль, правда может вызвать буйство.
Жуга смерил парнишку внимательным взглядом.
— Воевали? — спросил он.
Парень пожал плечами:
— Всякое бывало. Был моложе — выхаживал больных в лепрозории. Плавал судовым врачом. Потом был помощником полкового хирурга.
— Долго?
— Последние полгода.
— То есть почти всю осаду... Достойное занятие и хорошая практика! Die mihi lingua Latiaa, sodes[123]...
Парень покачал головой.
— Мне жаль, господин Фукс, — сказал он, — но я плохо знаю латынь.
— А вот это совершенно напрасно: invia est in medicina via sine lingua latina[124]. Но ничего страшного нет. Как я понимаю, вы испанец, а эти два языка довольно схожи. При надлежащем усердии изучить латынь вам не составит труда.
— Папский прихвостень... — тихо, но отчётливо процедил сквозь зубы кто-то из студентов.
По рядам пронёсся ропот. Жуга нахмурился и постучал указкой по кафедре.
— А вот этого, — сказал он, — я не потерплю! Благородство врачебного дела в том и состоит, что врач не различает чинов, наград, национальностей и вер. Сядьте, молодые люди, сядьте и возьмите перья. И вы, все, приготовьтесь записывать. — Травник сошёл с кафедры, подошёл к окну и встал там, заложив руки за спину и глядя на улицу. — Ещё с античных времён, — сказал он, — святые обязательства врача изложены великим Гиппократом. Клятву эту вам ещё только предстоит дать, если у вас хватит выдержки закончить обучение. Но лучше, если вы будете знать её уже сейчас. Да, чуть не забыл — в ней упоминаются античные божества. Если и это кому-то не по нраву тогда я прошу его встать и покинуть аудиторию. Нет желающих? Тогда пишите: «Hippocratis Jus-Jurandum...»
Студенты обмакнули перья, записали и теперь сидели, выжидательно глядя на преподавателя. Но шли минуты, а травник всё смотрел и смотрел за окно — на шпили, башни, островерхие крыши домов, и всем казалось, что мыслями он был не здесь, а где-то далеко.
«Что ж, — думал Жуга, — так оно и бывает: у знающих учись, а незнающих учи... Теперь мне предстоит делиться знаниями. Но разве я не этого хотел? Наверное, этого. Сколько мне накуковала моя кукушка? Никто не знает, а она не скажет. Ладно. Пусть так. Жизнь коротка, и немногие могут сказать, что нашли своё дело. Значит, так упали мои руны... Что ж, не самый плохой расклад!»
Он улыбнулся своим мыслям, и тут в дверь постучали. В аудиторию проникла вихрастая голова — то был мальчишка Дирк, сын вдовы ван Вельден, служивший при университете рассыльным.
— Господин Лис, вы здесь? — осведомился он. — Вам посылка.
— Что за посылка?
— Я не знаю. Утром с нарочным доставили, мне велено только принесть и передать.
— Давай её сюда. — Травник разорвал шнурок, развернул плотную бумагу и с удивлением уставился на обложку с тиснёной золотом надписью: «L. Fuchs. Primi de historia stirpium commentarii insignes...»
— Яд и пламя...
Сердце его колотилось, буквы плясали перед глазами. Травник далеко не сразу понял, что это — его собственный труд по фармацевтике, издание Даубманнуса, авторский экземпляр. К нему прилагались письмо с любезностями от печатника и какая-то записка. Жуга развернул её. Готические буквы странным образом смахивали на куфик; травник сразу узнал почерк Золтана:
Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!
Дорогой друг, здравствуй.
Шлю тебе привет и посылаю эту книгу. Быть может, ты не помнишь, но ты говорил мне, что желал бы видеть её напечатанной. Спешу сообщить тебе, что твоё желание сбылось. Прости, что перепутал имена, — ты ведь, кажется, теперь зовёшься Якобом, но в то время я этого ещё не знал. Я перевёл причитающееся тебе вознаграждение на твоё имя через банк Фуггеров, ты можешь получить его, когда захочешь, в любой их конторе. Думаю, эти деньги будут для вас очень даже не лишними. Кстати, как там твоя жена? Я слышал, у вас родилась дочь. Ближе к осени, если буду в ваших палестинах, непременно загляну проведать.
З.Х.Post Scriptum — чуть не забыл: Сусанна просила передать тебе привет.
Жуга неловко взвесил книгу на ладони, подавил соблазн прямо сейчас раскрыть её и перелистать страницы и протянул обратно мальчишке.
— Отнеси в библиотеку, — сказал он. — Скажи, что я просил принять её на хранение. Я потом зайду и просмотрю.
Он повернулся к слушателям, которые уже начали шептаться и переговариваться. — Sitis attenti, studiosi[125]! — потребовал он. — Продолжаем. «Per Apollinem medicum et Aesculapium, Hygeamque et Panaceam juro, deos deasque omnes testes citan...»[126]
