Дэвид Дархэм - Кровавое заклятие
Один из сантот стоял неподвижно, выпевая слова очередного заклятия. Генерал узнал Нуало и двинулся к нему. Он подошел так близко, как только осмелился, и остановился — тяжело дыша, ощущая такую усталость, какой не чувствовал никогда прежде, за всю свою жизнь. Эта усталость, понял Лика, была следствием отнюдь не только физического напряжения.
Живому трудно находиться рядом с магией, подумал он. Такая сила…
Нуало обернулся — медленно, плавно. Сперва обратил к Лике взгляд, затем повернул голову и уж потом — все тело. Чародей коротко глянул на поле. В его глазах плескалась ярость, какую Лика прежде не мог даже вообразить. Там, за этими глазами, полыхало пламя, и его беззвучный рев потрясал основы мироздания.
— Искажена. Такая сила — искажена. — Алайн услышал слова у себя в голове и понял, что Нуало докончил его незавершенную мысль. — Как же вы живете?..
Глядя в глаза Нуало и думая обо всем, что кричало, билось и извивалось повсюду вокруг него, Лика не мог ответить на вопрос. Его выдернуло из обычного мира, и генерал созерцал его будто бы изнутри и снаружи одновременно. Ему позволили увидеть все это, пережить все это, но он даже примерно не представлял, как такое возможно.
Позже Лика Алайн не сумеет сказать наверняка, что именно он видел. Большая часть воспоминаний этого дня останется у него в голове калейдоскопом разрозненных картин, расколотой мозаикой. Однако кое-что генерал знал наверняка: сила, которую он наблюдал, пугала не только своей разрушительностью. Она была полным и абсолютным злом. Стремление использовать ее необязательно должно быть продиктовано дурными намерениями. Нуало и другие сантот не были злодеями сами по себе. Даже ярость, бурлившая в них, уходила корнями в любовь к миру, в желание воссоединиться с ним. Однако сила, которую они выпустили, обладала собственной злобной волей. Возможно, в прежние, далекие годы язык Дающего был языком творения. Возможно, акт творения являлся гимном любви. Так гласили легенды, и если они не лгали, то чистый, незапятнанный мир был прекрасен — как и язык-музыка, породивший его. То, что высвободили сантот, являлось полной его противоположностью. Их песня стала разрушительным огнем; пустотой, которая пожирает творение, а не питает его.
Лишь теперь Лика понял, зачем он увязался за сантот, почему бежал за ними, стремясь увидеть их деяния. Он бежал, чтобы знать. Он бежал, чтобы стать свидетелем. Для того, чтобы — если приспеет такая нужда — хоть кто-нибудь мог объяснить, почему созданное не имеет права владеть силой создателя.
Глава 71
Коринн потребовалась вся сила воли, чтобы смотреть вперед, не опуская взгляда к залитому кровью полу. Она старалась не обращать внимания на мертвые тела, забрызганные кровью стены, разломанные и разбитые вещи. Можно видеть лишь простые предметы — уцелевшую мебель, фрески в конце коридора, произвольные участки стен. Она намеревалась запереться в своих покоях и дождаться, когда закончится уборка. Не высовывать носа за дверь, пока последнее напоминание о кровавой резне не исчезнет без следа. Принцесса отправила Риалуса в нижний город, чтобы нанять для этой уборки акацийских простолюдинов. Она заплатит им свободой, привилегиями, своей благодарностью и любовью. Она сделает так, что они снова будут гордиться Акацийской империей. Есть множество проблем, которые потребуют ее внимания, но — позже. Сперва ей нужно пройти по всем этим залам и докончить еще одно дело.
Коринн отыскала Риалуса. Немного ранее, когда нюмреки вернулись и доложили, что дворец захвачен, тот решил осмотреться. Теперь, казалось, его вот-вот стошнит. Впрочем, язык работал исправно, и Нептос начал трещать еще прежде, чем Коринн подошла к нему. Он с изумлением констатировал, что дворец действительно пал очень быстро. План принцессы сработал идеально. Нижний город закрыл ворота и дрожал от ужаса. Возможно, сколько-то мейнцев спрятались на территории слуг или в городе, но за ними охотятся нюмреки. Жрецы, защищавшие Тунишневр, были необычайно упрямы. Они цеплялись за саркофаги, пока их не оторвали от драгоценных предков и не перебили на месте, всех до последнего человека. Несколько знатных семей перехватили в порту, когда они пытались уплыть, нагрузив яхты добром. Кое-кто успел отчалить. Нюмреки, которые не особо любят соваться в воду, решили…
Коринн перебила Нептоса:
— Где он?
Риалусу не требовалось спрашивать, о ком говорит принцесса.
— В церемониальной зале, как вы велели.
Они двинулись дальше, и Риалус снова затарахтел, пересказывая Коринн то, что ему удалось узнать о битве. По большей части она шла именно так, как и предрекали нюмреки. Их неожиданное появление вызвало растерянность и панику. Первыми погибли две мейнские женщины, которым нюмреки снесли головы с плеч, прежде чем они успели закричать и поднять тревогу. Далее последовала обычная резня. Мейнская стража сражалась отчаянно, но их перебили поодиночке. Несколько человек сумели организовать сплоченный отпор. Имела место крупная стычка в главном дворе, где сосредоточился дворцовый гарнизон. Нюмреки с радостью приняли вызов.
Хэниш был в церемониальной зале, когда началась атака, но, услышав звуки боя, кинулся наружу. Он и его личный отряд пунисари до последнего держали нижний двор, стараясь закрыть собой вход в подземелье. Нюмреки обступили их, словно мясники, режущие диких зверей. Пунисари не поддавались. Лучшие воины Хэниша — быстрые, ловкие и искусные в бою, способные противостоять даже нюмрекам — сражались великолепно, не выказывая ни малейших признаков усталости. Многие дрались двумя мечами. Пунисари выставили круговую оборону и бились плечом к плечу, смыкаясь, когда кто-нибудь из них падал. Никто даже и не думал о том, чтобы сдаться или попросить пощады. Сам Хэниш все время что-то говорил своим людям, но очень мало нюмреков владеют каким-то языком, помимо родного. Поэтому никто не сумел объяснить Риалусу, что сказал вождь.
— Жаль, — прокомментировал Риалус. — Хотел бы я знать, как он воспринял происходящее. Должно быть, здорово удивился. Полагаю, наш вождь планировал провести этот день совершенно иначе…
Двое последних воинов, оставшихся с Хэнишем, были самыми искусными бойцами. В конце концов, одного свалили, отрубив ему ногу ниже колена. Он упал, хотя еще пытался драться, опираясь на окровавленную культю. Добить его в таком положении было уже нетрудно. Второго нюмрек ударил сзади копьем в шею и, по всей видимости, перебил позвонки, потому что мейнец больше не мог двигаться.
Сам Хэниш намеревался дорого продать свою жизнь, но в какой-то момент понял, что нюмреки не собираются его убивать. Он прекратил атаки, опустил клинок и встал в оборонительную позицию, ожидая развития событий. Никто не напал, и тогда Хэниш, наконец, сообразил, что к чему. Он выхватил илахский кинжал и воткнул бы его себе в живот, если б один из нюмреков не успел выбить оружие. Потом они накинулись на Хэниша… Странное, должно быть, зрелище, когда человека жестоко избивают, чтобы не дать ему покончить с собой. Риалус признал, что нюмреки обошлись с Хэнишем не слишком-то ласково, но он сам виноват. В конце концов, он остался жив. Его связали, как велела Коринн, и затащили в церемониальный зал.
