Стивен Эриксон - Охотники за Костями
Глава 17
Что тут непонятного? Выбор — иллюзия. Свобода — заблуждение. Руки, контролирующие каждую вашу мысль, каждый шаг, тянутся не от богов, ибо боги не менее нас беспомощны. Нет, друзья мои, эти руки тянутся к нам… от каждого из нас.
Вы, может быть, думаете, что цивилизация оглушает нас тысячами голосов. Но вслушайтесь в этот гвалт: каждый новый взрыв мириад отдельных криков пробуждает древнюю силу, и она сближает голоса, пока не образуются два враждующих хора. Кровавые линии проведены, и отворачиваются лица, затыкаются уши, нарастает холодное отречение. Все понимают наконец, что словесный спор не стоит медного гроша.
Неужели вы, друзья мои, всё еще верите, будто вера способна изменять нас изнутри? Что воля и разум превозмогают холодное отречение?
Всё, всё уже понятно. Безумный водоворот держит нас неослабно; ты, с копьем и в боевой маске; ты, со слезами и протянутой рукой; ты, прячущий трепет и ненависть к себе под сардонической ухмылкой; даже ты, стоящий в стороне безмолвным свидетелем катастрофы нашего растворения, слишком беспомощный, чтобы действовать — вы все заодно. Вы все — одно. Мы все — одно.
Так идите ближе, друзья мои, и загляните в мою скромную тележку. Что за прекрасный товар! Эликсир Забвения, Настойка Бездумных Танцев… а вот моя любимица Мазь Бесконечной Мужской Удали. Если бы я к тому же смог гарантировать вам, солдатики мои, бесконечное возвращение с полей брани…
Речь разъездного торговца,
Записано Вайлан Виндер, в Малазе, в год переполнения городской канализации (1123 Сна Бёрн)Ручейки смешанной с мочой воды текли по ступеням, ведущим к постоялому двору "У Повешенного", одному из низкопробных заведений в Портовом Квартале Малаза. Банашар, бывший жрец Д'рек, стал завсегдатаем этой таверны, принадлежащей некоему Щупу. Впрочем, с недавних пор он перестал отличать одно заведение от другого: разочарование и нарастающая паника прорвали плотину его решимости, парализовали дух. Последовавший за этим потоп оказался неожиданно приятным, пусть его воды и заливали с головой.
Это мало чем отличается, думал он, шагая по предательски скользким ступеням, от проклятого дождя. Или того, что называют дождем местные старожилы. Ведь небо над головой чистое! Обыкновенно вода течет сверху вниз, говорили ему, но иногда она сочится из-под земли, сквозь искрошенные плиты мостовых; тогда подвальные заведения вроде Щупова обращаются в болотные омуты. Вход в них охраняют тучи ноющих москитов, а запашок поднявшихся стоков становится таким густым, что завсегдатаи встречают его словно гостя — пусть не долгожданного, но вполне терпимого для этой гнусной компании парня по имени Воняй.
Да, Банашар нашел себе на редкость гнусную компанию. Отставные солдаты, убегающие от трезвости, словно от проклятия; шлюхи, давно истощившие золото сердец — если считать, что у них когда-то было такое золото; плюгавые юнцы со скромными амбициями; сползающиеся с окрестных переулков бандиты — неудачники… Бывал тут и главарь воров, явно одержимых хронической нищетой; и отвратительный мошенник с "четками" из пятидесяти узлов на веревке — каждый узел отмечал персону, имевшую неосторожность довериться ему. Разумеется, не обходилось без типичного набора мускулистых телохранителей, в ту или иную пору детства переживших недостаток доступа воздуха в мозги, контрабандистов и псевдоконтрабандистов, стукачей и тех, кому они стучали: имперских шпионов и шпионов за шпионами. Заходили многочисленные коробейники с запрещенным товаром, а также любители нырять при помощи их товара в Бездну забвения. Иногда попадались люди непонятного разряда, никогда не выдававшие прошлого, своих историй и тайн.
И сам Банашар в прежние дни мог отнести себя к этой категории. Но с недавних пор он уже не претендовал хоть на какое-то прошлое величие. Сегодня он с вечера поспешил в таверну, надеясь протянуть до наступления ночи, обильно смачивая горло; а это в свою очередь гарантировало долгий и благословенно легкий период бессознательности в одной из набитых вшами крысиных дыр на втором этаже.
Совсем легко, подумал он, нырнув под притолоку и замерев у порога, счесть слитный шум единым существом, выпускающим множество голов, или принять здешний гул за рев грязной воды, текущей с крыши прямиком в канализацию. Но сегодня Банашар нашел новое сравнение для шума, исторгаемого людскими глотками. Большинство болтают, чтобы не думать, меньшинство — словно хватаются за спасательную веревку слов, чуть не утонув в минуту ужасной, чреватой отчаянием паузы. Но есть и третья категория. Ее представители используют окружающий гвалт как барьер, создав место уединения, отрезав от себя внешний мир.
Банашар довольно часто искал сомнительного удовольствия их компании — ведь прежде он был жрецом, привыкшим парить в потоке голосов, повторяющих молитвы и славословия.
Сквозь дым дурханга и ржавого листа, сквозь столбы кислого чада от фитильных ламп и густого тумана, обосновавшегося под самым потолком, он увидел знакомую фигуру, скрючившуюся у стола за одной из перегородок. Знакомую в том смысле, что Банашар не раз сидел с этим типом за одним столом, хотя так и не узнал ни подробностей его жизни, ни даже имени, довольствуясь кличкой Иноземец.
Действительно иноземец, говорящий по-малазански с незнакомым акцентом. Само по себе странно, ведь бывший жрец немало странствовал, повидав Натилог и город Птенцов на Генабакисе, добравшись на юге до Корелри, Тефта и Маре, на севере до Фалара и Арена. В странствиях своих он встречал иноземцев, передававших истории о странах, даже не обозначенных на картах храма: Немиле, Напасти, Шел-Морзинне, Элингарте, Юдоли, Джакуруку, Стратеме. Однако мужчина, к которому Банашар сейчас приближался, отмахиваясь от дыма и расталкивая полуденную толпу матросов, убийц и ветеранов, изъясняется с совершенно неслыханным выговором.
И все же приближение к тайне завораживает сильнее, чем миг откровения; Банашар готов был смириться с незнанием. В других вопросах он очень даже сведущ — и что, много он имел от этого благ?
Скользнув на скамью напротив высокого чужака, бывший жрец пошевелил плечами, освобождаясь от плаща. Раньше — кажется, так давно! — собственное равнодушие к непрезентабельному виду мятой одежды ужаснуло бы его; но с той поры, как он провел пару ночей на нечистой мостовой, храпя на этом самом залитом рвотой плаще, приличное поведение перестало казаться моральной необходимостью. Увы и ах. Так что он повозился, уютнее прижимаясь спиной к сброшенной рванине.
Тем временем одна из девок Щупа поднесла кружку водянистого, забродившего эля (сорта, весьма подходяще названного хозяином "Пиявкин Сблёв"). В соответствии с новейшей местной модой Банашар прищурился перед первым глотком, взглянув одним глазом на медно — желтое пойло.
