Александр Белаш - Вражда
- Вдобавок она - лунатичка.
- Да что вы?!
- Так и есть. За ней много чего замечали…
- Она… о, пресвятые угодники… до брака?
- Это бы еще ладно. А ходить ночами по лугам в одной рубашке - это, по-вашему, нормально?
С горьким осадком в душе уходил Гертье в другую комнату, а там слышались беседы из лакейской. Нет-нет да и мелькнет феодальное желание вырвать прислуге язык.
- Бедняжка наша, птичка наша! Отец родной отдал на погибель. Что бы ему на палец выше не взять, мимо выпалить, чем попасть в отродье Брандесьеров…
- Сьер Освальд бьет без промаха, с зароком - если нацелился, то пли!
- Пропадет ни за что наша хозяечка, совсем молоденька!
- Дурацкий твой ум!.. Может, так лучше - пых, и нету. Чем вечность гореть в пекле, легче краткий миг мученьев претерпеть. Это расплата за родство проклятое, за то, что по ночам бродила…
…Атталина сидела напротив зеркала, вглядываясь в свое отражение. Что будет вместо лица завтра? Сожженная, сочащаяся кровью алая маска боли…
Даже если вся родня, посещавшая Свенхольм при свете звезд, соберется вокруг как заслон, это не поможет. Огонь везде - в лампах, свечах, спичках, папиросах, трубках и сигарах, в бутылках с пиронафтом. Придет ночь - и огонь будет зажжен, чтобы прогнать темень. А настанет зима - он будет дарить тепло. Пишут про «русский свет», какие-то беспламенные свечи, горящие от электричества, - но и от них будет веять zhar, сила огеньдеша.
Пришел последний день, настал последний час.
Все собрались, все ждут ее выхода. Так парижская чернь ожидала восхождения Марии Антуанетты на эшафот. Нельзя споткнуться, нельзя опустить голову, нельзя дрожать - поведение приносимой в жертву должно быть безупречным. Лейцы - славный и почтенный род; гости будут судить об их достоинстве по тому, как она пройдет все ступени обряда. Она обязана скрыть свои истинные чувства, чтобы история сгоревшей невесты стала легендой, возвеличивающей баронское семейство.
- Сегодня сподобимся чудес, - предвкушали гости.
- Воистину чудо - имея полтораста тысяч приданого, выйти за Валлеродена.
Шутка удачна, крутом хихикают. Расходы на свадьбу - за счет Освальда. Граф Гальдемар смог обеспечить лишь свое с супругой блестящее присутствие.
Белая невеста вышла под вздохи восхищения и стоны зависти. Вся - белизна! платье, фата, перчатки, даже кожа - белые. Гертье взял ее руку и свел Атталину вниз по ступеням.
Перед тем как сесть в черно-лаковое ландо и поехать в церковь, надо вытерпеть ритуал Лейцев, о котором ходит много толков. Освальд, как ныне старший в роду, как владетельный сьер и мировой судья околы, сиречь округи, должен зарубить свинью. Священник при сем не присутствует ни в коем случае, хотя, наверно, втайне очень хочет. Свенхольм - Свиной, а может и Святой, то есть идоложертвенный Холм, некогда был местом поклонения языческим богам. «Чтобы дом стоял, чтобы дети родились», хозяин посвящает лучшую свинью ревнивым духам земли. Не задобришь их - жди беды.
Прошептав себе под нос: «Мясо и жир - дедам на пир, кровь солона - чаша вина. Деды, берите, добром одарите. Жениху, невесте - целый век жить вместе. Да будет их деток, что на ели веток!» - барон взмахнул широкой старинной саблей. Гости, все как один примерные христиане, толкаясь, полезли к еще вздрагивающей свиной туше, чтобы омочить пальцы в горячей крови, - но первыми допустили жениха с невестой. Втихомолку судачили о тех, на кого попали брызги в момент отсечения головы, - этим везучим до Рождества обеспечены достаток и удача.
Такие вот обычаи живы в эпоху пара, телеграфа и Суэцкого канала. Они рядом - стоит заехать чуть глубже в Ругию, погруженную в тысячелетний сон забвения, сон темных чащоб, сон мшистых и бездонных топей.
- Мимо, - едва слышно сорвалось с губ Атталины, стоявшей с отсутствующим видом. Плохой знак - на нее кровь не брызнула, кипенно-белое платье осталось девственно чистым. Земляные деды отказали ей в покровительстве.
В толчее у свиного тела Гертье заметил странных гостей. Люди двигались плотным месивом, склоняясь и протягивая руки к остывающей луже, и среди рук высовывались шерстистые кабаньи головы с красными глазками - разрывая копытами и тупоносыми мордами пропитанную кровью землю, они чавкали, пожирая ее.
- Приняли, - тихо сказал он, чтобы услышала одна Атталина.
- Да? - В ее взгляде блеснула надежда, но слезная пелена отчаяния затмила огонек мимолетной радости.
Они пошли к ландо, где на козлах восседал парадно одетый кучер, а на запятках стояли украшенные бантами и лентами грумы в цилиндрах, великолепных сюртуках и панталонах. Девочки-малютки несли шлейф невесты. Идущая сквозь зыбкий кошмар Атталина вдруг обрела опору - верную, твердую руку Гертье. Пальцы невесты впились в ладонь жениха.
- Не так заметно, милая. На нас смотрят.
- Гертье, вы что-нибудь знаете?
- Нельзя говорить. Крепитесь. Улыбайтесь людям.
- Что там было? О ком вы сказали: «Приняли»?
- Кабаны ели кровавую землю. Они довольны.
- О, матерь Божия… Гертье, Гертье, кто еще вам показался? ну скажите мне! скажите! Днем мой дар покидает меня, а вы - видите…
- Пока ничего явного, - Гертье настороженно повел глазами. Если бы что-то чуждое выглянуло, он бы заметил. Скверно, что все попрятались и затаились, словно перед грозой. Одни кабаны пришли на кровавую приманку, соблаговолили показать себя, но это - слабое утешение. И неживое, и живое, и нездешнее - всё боится духа огня; значит, он близко. Надо каждую минуту быть начеку.
Рука Атталины была напряжена и холодна. В глазах стояли ледяные слезы, застывшие и потому не вытекавшие. Она и верила, и не верила в своего спутника, который явился, чтобы проводить ее к костру. Или чтобы защитить?
Бьют колокола. Цокают копыта свадебных коней. Атталина сидела в ландо, немного опустив лицо, а из памяти выплывали строки баллады о загубленной невесте:
Звон над полями протяжен и мрачен, Колокола не трезвонят, а плачут, Мертвую деву в гробницу несут…
Едва заставила себя войти в церковь. Здесь столько огня!.. Любой огонь - глаз, метящий в нее, содержащий в себе пламенный луч, подобный струе из огнедышащей пасти. Но огни горели ровно и чинно, не колеблясь, и потаенный дух-убийца позволил совершить таинство брака как должно. Свадебный поезд направился обратно в Свенхольм, на большой семейный праздник. Пиршество и фейерверк, да здравствуют молодые!
- Ну-с, сьер кавалер, отныне вы - женатый человек! - батюшка хлопнул Гертье по плечу. От графа Гальдемара на сажень разило ругским самогоном - где успел нахлестаться?.. - И Атталина с сего дня зовется - сьорэ кавальера! Однажды меня не станет, - батюшка всплакнул, роняя сивушную слезу, - и вы закажете себе перстень с гербом без зубцовой фигуры, так-то!
