Юханан Магрибский - Среброгорящая Дремчуга
И Альреху, набравшему воздух для гневного ответа, нечего было сказать, а Житька в тот день сделался его учеником.
Бурным потоком промчавшиеся мысли остановил Имбрисиниатор:
— Что с твоими изысканиями? Прояснилось ли хоть что-то? — спросил он.
— Нет, наставник. Какое? Сейчас не до незримого. Нужно поставить хоть какие-то срубы, свезти достаточно припасов, чтобы спокойно перезимовать. Говорят, здесь зимы суровые, много неласковей столичных. Вот и валим ели, плотничаем, как умеем — а где же ты среди наших найдёшь плотников? Кто топор с нужной стороны держит, тот и умелец.
— Ничего, справимся, — отвечал старик. — Мы привезли шатры — Ярослав даровал нам пять шёлковых шатров. Зиму, конечно, не перезимовать, но по нынешней поре сгодятся. Какое ни есть, а убежище от дождя и ветра, — рассудительно закончил он.
— Отдадим же должное Ярославу — подарок хороший. А тебе спасибо, наставник, шатры пригодятся.
— Отчего ты не хочешь созвать строителей? Не думаю, чтобы нам запретили и это, да и те люди, что вызвались помочь нам, которые сели на вёсла и управляли парусом, они останутся здесь, и будут служить нашему делу, стоит только позвать, — наставник говорил ласково, вкрадчиво, как часто говорят с детьми, и Альрех ответил резко, даже чересчур:
— Нет! Так мы точно ничего не добьёмся, и всё, всё, что случилось, не приведёт ни к чему, все усилия окажутся тщетны. Нет, мы сами должны вцепиться в эту землю, вгрызаться в чащу, спорить с ненастьем. Мне сложно объяснить, учитель, но я чувствую это. Кем мы станем, если привезём с собой слуг? Бледной тенью тех волшебников, которых прогнали из Среброгорящей. Мы будем теми же, но только хуже. Никогда ненависть и тоска по минувшей роскоши не оставит нашу память. Мы будем той же Дремчугой, только уменьшенной в сотню раз, и это значит одно: волшебство навсегда останется закрытым для нас. Нет, мы ходили уже этим путём, и — ты видел! — он привёл нас в пустыню! Вернувшись, мы не знаем ничего. Ничего, кроме того, что назад идти нет смысла. И пусть уходят те, кто согласен на меньшее, мы останемся тут, в Глушине!
— Возможно, ты прав, — отвечал Имбрисиниатор, носком сапога отбрасывая в сторону попавшуюся на пути ветку. — Я помню ещё то время, когда не только люди прислушивались к словам высокого Се-Ра. Я сам играючи разжигал огонь и поднимал ветер, это было легко, мальчик мой, почти так же легко как дышать. Я говорил тебе — стоило выучить правильные знаки, и мир не перечил больше, как не перечит лютня ловким пальцам певца. И что же? Я сам не заметил, как всё переменилось. Ты никогда не знал силы, тебе неведома пьянящая радость от неё, наполняющей и веселящей душу. Но мы упустили её, и значит теперь ваше время. Пытайся, ищи, благословляю тебя.
Сядем, ноги уже не те, — добавил он, помолчав, и опустился на сучковатое бревно.
Белёсое небо всё так же сеяло моросью, видно было, что братья расселись для трапезы, и Житька суетился вокруг котла, накладывая черпаком каши каждому из мудрых.
— Ты уже сказал ему?
— Нет, учитель. Пока он уверен и в нашем и в собственном могуществе. Кажется, выходка Велемировича его нисколько не поколебала, — задумчиво ответил Альрех.
— Честно ли это? Он совсем ещё юн и — единственный — не знал, на что шёл. Я могу велеть забрать его и отвезти домой, в Дремчугу.
— Поговорю с ним. Но не думаю, что мальчик отступится. Житька бойкий и достаточно сообразительный, чтобы понять — после такого разгрома мы нескоро оправимся. Нет, если б он хотел, давно бы улизнул.
Конечно, улизнул бы, в те короткие дни после Дворцовой, когда Альрех ещё мог свободно ходить по Дремчуге. Да, Альрех ждал переворота. Более того, он знал, кто и зачем его устроит, он знал почти всё, и, несмотря ни на что, едва смог вынести унижение. Он был готов — и всё равно удар отозвался слишком острой болью. Конечно, Богдан Раздолович смягчал свои донесения, но уж его-то Альрех знал, и верил ему вполне. «Нет, шалишь, — думалось ему тогда, — ты, Раздолович, рисуешь мне глупого ястребка, но я-то вижу, что он затеял. Да ты и сам не станешь отрицать», и Богдан, виновато тупился и не отрицал, и предлагал, глядя на Альреха пустыми, невидящими, почти стеклянными глазами, принять должные меры. Но каждый раз уходил обнадёженный — и Альрех, и сам Имбрисиниатор отпускали его со словами: «Рано, рано, пусть пока, там видно будет». Но работал Богдан Раздолович отлично, и Альрех знал, с кем ему стоит поговорить с глазу на глаз, и потому сам вызвался встречать исхирцев. Сархэ произвёл на него впечатление блистательного лицедея и человека весьма умного: приходилось очень осторожно говорить с ним, проговорками и случайно сказанными словами давая понять, что дремчужкие волшебники уже никуда не годны. И в него самого, весельчака-гуляку, сбежавшего из дворца и взявшего имя на высоком Се-Ра только чтобы проще соблазнять благородных девиц и дать отставку докучающим государственными заботами вельможам, Сархэ, кажется, поверил вполне искренне. И, значит, можно было надеяться, что приезд мнимого писаки, покрутившегося немного в Среброгорящей, и тут же укатившего в Безрыбьево, подстегнёт тамошних бездельников.
Но главное — отец. Старик, которого давно уже никто не принимал в расчёт, князь, из чьей ослабевшей руки выпали вожжи, вздорный, крикливый, едкий, нелюбимый, так что с того? Альрех много слышал о генерале Нирчеке, и приглядывался к нему весьма пристально, во время недолгого их знакомства, и Альрех увидел в нём человека, слову которого можно было доверять. И Альрех доверился слову генерала, заставив того поклясться, и Вайде поклялся, и остался верен своим словам там, на Дворцовой, когда исхирцы кольцом окружили князя и вывели его с площади, чтобы запереться в Высокой Чайке. Какими словами клял его в эти дни генерал, Альрех не желал знать. Разумеется, он не мог сказать ему почти ничего, и только намекнул, что жизни князя может грозить некоторая опасность, и, если такая появится во время Смотрин, может ли он рассчитывать на помощь высокого исхирского гостя, если только эта помощь будет в его власти? И исхирский генерал заверил его в своём почтении к долгу гостя перед хозяином.
Даже сейчас в памяти Альреха звенела пощёчина, звонкая пощёчина, которая оборвала на несколько мгновений речь Ярослава. Он тогда кричал своё: «Смотрите, кто вами правит! Смотрите, кому вы поклоняетесь и кого почитаете за богов! Они не могут ничего! Перед вами обманщики и лжецы, смотрите!», кричал он, выволакивая старика Айнкора, видно, случайно выбрав его из ряда волшебников, на середину площади, схватив того за грудки, протащив за собой, заставляя подслеповатого и почти совсем глухого, толстого и слезливого человечка мелко семенить ногами, спотыкаясь и едва не падая. Ярослав сорвал с него парчовую накидку — голый, жалкий, с растрёпанными седыми волосами и в несвежем белье, он являл собой лучшее доказательство словам новоявленного князя. И хуже всего было молчание собравшихся волшебников — никто не смел защитить собрата, и Ярослав, распаляя себя сильнее прежнего, продолжал обличительную речь. Альрех едва сдерживался, чтобы не сорваться, не закричать, не ударить проклятого выродка — и оттого было особенно больно, что тот говорил правду. Он кричал — и народ слушал его, замерев: «Эти ли старики, защитят вас? На них вы полагаетесь? Смотрите же — волшебники Среброгорящей не могут защитить даже себя. Всё, что по силам им, обманщикам, дурить головы простому народу, показывая дешёвые представления! Всё, что могут они — лгать! Всё, чего они желают — почести и богатства!» Айнкор испуганно, непонимающе вертел круглой головой, обычно узкие его глаза распахнулись, и он, взъерошенный, растрёпанный, казался филином, пойманным злым мальчишкой.
