Юханан Магрибский - Среброгорящая Дремчуга
Взяв наставника под руку, Альрех водил старика по обжитой братьями поляне так, словно по дворцу, проходя неспешно и заглядывая всё в новые и новые комнаты, где таились диковины одна другой чуднее, притягательней и изящней. А начал так:
— Ну, что же, наставник, добро пожаловать в Небо Коптящую Глушину! — воскликнул он, лицедействуя. — Представьте, у этого места уже появилось называние, и, признаюсь, мне нравится, как нарекли его наши острословы. Когда-то волшебники древности уходили прочь от суеты в далёкую Дремчугу, а мы сбежали куда-то совсем уж далеко, в дебри, в непролазный лес, в глушь, в Глушину. Может, когда-нибудь и она получит любимое певцами и славословами прозвище, перещеголяв Среброгорящую! Сделается, грех сказать, какой-нибудь Высокоглавой, а пока вот, как видите, назвали точнее некуда! А что ж мы ещё и делаем, как не небо коптим, мудрейший?
Старик ответил сдержанно, безо всякой улыбки:
— Кажется, что-то ещё делаем. Но об этом после, — и, совсем уж иначе: — Так что же наша Глушина? Как вижу, это — поварская? — он указал на чугунный котёл поставленный поверх тяжёлой, разлапистой подставки, под которой тлели алые угли, подёргиваясь от движения воздуха пепельно-дымчатой плёнкой.
— Именно так. Сегодня, надо полагать, к столу будет подана ячменная каша с сушёным мясом. Если, однако, паршивец и дальше будет крутиться у ладьи, то каша окажется горелой, — добавил Альрех, отыскав глазами Житьку.
— Оставь его, пусть веселится, — молвил задумчиво Имбрисиниатор. — Много ли ещё придётся?
— Да уж хватит на его век.
Молча ступали по мокрой траве. Как же недавно это случилось… всего какой-то месяц назад в полумрак собора влетел обезумевший мальчишка, прокричал какую-то околесицу на Се-Ра, опалил кого-то из напыщенных драхляштов горючей мерзостью, которую используют уличные проходимцы, и всё переменилось. Разом, за какую-то пару мгновений сложная игра, напряжённо сведённая к своей середине причудливая вязь ходов и взаимоотношений рухнула. Надменная в своих нищенских обносках, глазам открылась неприглядная, струпьями покрытая правда. Нечего больше было скрывать за пышностью многозначительных речей и таинственным священнодейством — нет, с воплями почтенного драхляшта, с суматохой и неразберихой, с испуганными возгласами и суетой исчезли, растворились вмиг как летний полуденный сон и страхи и надежды, лишились всякого смысла сложные переговоры и попытки украдкой выведать, что может, и чего не может противник; сослужили свою службу, наконец, Смотрины, и прокажённые увидели язвы друг друга, и каждый с отвратительным облегчением осознал, что эти отметины смерти не только на его собственном теле, но и других коснулась безносая, каждого поцеловала прелюбодейка в уста и обдала смрадным духом. Что толку в прославленном драхляштском владении покорённым огнём, и многих трудах, написанных их велеречивыми волшебниками? Цена им — горючая дрянь вмиг поджёгшая роскошное платье, и ни один волшебник — ни один со всех земель — не смог унять огня своим приказом, и больше даже — не стал пытаться, и страшно было видеть кругом себя безумные, затравленные глаза людей, понявших, что вдруг, вмиг, в единочасье кончилось то, что когда-то называлось временем высоких. С таким же чувством, наверное, орлы и куропатки, петухи и ястребы, если бы им случилось бродить мирно по одному птичьему двору и распушать перья, показывая друг другу — только оттого-де и не взлетаю, что вас жалею, а вот ежели захочу, так мои крылья мне не изменят, с таким же ужасом они смотрели бы друг на друга пустыми, зеркальными глазами, брось какой проказник в самую их гущу камень с тем, чтобы они, кудахча и крича, смешно припрыгивая на коротких ногах, неуклюже переваливаясь, бросились бы врассыпную, неспособные взлететь. В этот миг для пустоголовых куриц смерть в когтях ширококрылого орла, слетевшего с небес, была бы радостным знаком — есть ещё птицы, можно ещё летать, просто с твоими-то крыльями, глупая клуша, что-то не так! Но орлы, как и курицы, бежали от камня, а, значит, самый воздух проклял их и не пускает больше в себя, а с этим уже не поспоришь.
И кто-то из совсем молодых пробился тогда к вопящему драхляшту и накинул на него свой расшитый плащ. Плащу повезло оказаться крепким и толстым, так что огонь под ним быстро унялся, не то бы быть беде, а так несчастный толстяк больше испугался, чем поджарился, да ещё чуть подпалил бороду. После Альрех навещал его, лежащего на огромной постели, на горе пуховых подушек в одной из немногих просторных и светлых комнат мрачного Тетерева. Толстяк оживлённо и шумно убеждал его, что сей ужаснейший случай, безусловно, предсказать было никак невозможно и потому — а как же можно иначе? — он не придаёт ему ни малейшего значения и чрезвычайно ценит гостеприимство Среброгорящей, и уж, безусловно, заверит в нём своего короля.
Кажется, он был единственным, кто не понял ничего. А, может быть, в нём проснулось самообладание и веселье, одной только отчаянной безысходностью и пробуждённые. Впрочем, в этом Альрех сомневался, и потому, раскланявшись и распрощавшись, спешно покинул мрачную крепость.
Когда под сводами собора перестали метаться суматошные возгласы, и молчаливое осознание явилось ко всем, раздались язвительные упрёки и злобные отповеди в ответ — но всё лишь жалкие попытки защититься, отогнать, оттолкнуть неизбежное. Среди других заговорил Эйзорг, угрюмый свардлят, он требовал для мальчишки казни с какой-то звериной ожесточённостью доказывая, что никто не смеет нарушать закон и входить в собор после того как двери его затворены, и таинство, свершающееся собором, началось. Альрех кричал в ответ — говорить в общем гомоне уже не было смысла, да и кровь в висках стучала так, что уж лучше было выкричаться, и он кричал, обличая Эйзорга, хоть и без этого было ясно, что свардлят кричит о законе одним только — хочет сохранить тайну. Пусть даже знают волшебники, что нет больше силы, нет волшебства, но пусть знают это только волшебники и никто другой. Альрех едва сдержался, чтобы не ударить этого невысокого, сухого с высоко задранным подбородком и сверкающими чёрными глазами, на разозлившегося галчонка похожего свардлята, который собственную беспомощность пытался скрыть смертью мальчишки. Но тут он сказал, на удивление тихо: «Хочешь спасти — сделай его волшебником. Волшебник сохранит тайну».
И Альреху, набравшему воздух для гневного ответа, нечего было сказать, а Житька в тот день сделался его учеником.
Бурным потоком промчавшиеся мысли остановил Имбрисиниатор:
— Что с твоими изысканиями? Прояснилось ли хоть что-то? — спросил он.
