Антон Соя - Собачья королева
— Алё! Слушаю.
— Викторнольдыч! Это Иван Пугачёв! Здравствуйте!
— И тебе не хворать, Ванька! Ты чего там за пугачёвский бунт устроил?
— Я?
— Ну не я же? Мама твоя звонила, святой человек! Говорит, у тебя проблемы с милицией, дома не ночуешь, связался не понять с кем, когда успел-то столько всего за сутки? Ей, говорит, сказали, что в интернат тебя заберут, а это значит — конец твоей спортивной карьере. Ты что ж меня так подводишь, парень! Ну-ка быстро домой — извиняться перед мамой! Слышишь?
И этот предал! Трубка летит на рычаг. Потом ещё раз. И ещё! Наконец, рычаг погнут, а подлая трубка вырвана с мясом. Только этого мало. Кулаком по пластмассе вокруг автомата. Пластмасса крепкая, но покрывается после третьего удара сеточкой морщин. Кулаки в крови, но боли не чувствуется. Внутри больнее.
— Ты что творишь, щенок? Оборзели совсем, оскотинились! Бессовестные! А ну-ка прекрати немедленно, сукин сын!
Щенок? Сукин сын? Это он зря! Иван, не раздумывая, бьёт бросившегося к нему человека в челюсть. Тот падает. Лежит в луже, корчится от боли под проливным дождём. Пожилой, в старой заношенной военной форме, ставшей формой дачной, может быть, даже — ветеран. Стыдоба-то какая! Иван сгибается пополам, протягивает упавшему руку, лепечет извинения и получает жёсткий хлёсткий удар в нос. Искры из глаз! Кровь из ноздрей. Больно! И стыдно.
— Сучонок! Ты на кого руку поднял? Убью!
Бежать! Бежать! Только куда? Домой нельзя, к друзьям нельзя. Кругом предательство! А от себя не убежишь.
Снова через железнодорожный мост, снова по дороге к плотине. Дождь всё так же льёт. И снаружи, и внутри. Холодно и пусто. Ноги сами несут его к плотине. Щенок! Это про него! Сукин сын! Собачье отродье! Сколько раз он слышал эти обидные слова в разных вариациях!
Только что родившихся щенков дворняг топят для их же пользы, чтобы не мучились. Как мама ненавидела такие формулировки! Ханжество, двойную мораль! Как он любил свою маму! Ради неё он готов был терпеть любые оскорбления. Но её нет! Она пропала! А ему никто не верит! Вода струится вокруг него, и на расстоянии пары метров уже ничего не видно, кроме серых струй небесного водопада. Где-то за ними начинается река с говорящим названием «Водоворот» (Оредеж). Сколько раз, глядя на её бегущие воды, ему хотелось лечь в реку, сложив руки на груди, чтобы быстрое течение несло и несло его, пока не принесёт куда-нибудь далеко-далеко отсюда. Но всегда мешал подлый страх. А теперь его не стало. Место страха заняли боль и обида, а потом и они исчезли. Осталась только страшная, разрастающаяся изнутри пустота, заставляющая его бежать на плотину. Бежать вслепую, бежать на ощупь, бежать, чтобы прыгнуть из одной воды в другую. Исчезнуть в водовороте. Утонуть, как слепому щенку. Чтобы не мучиться. Чтобы помучились другие. Помучились совестью. Уж тогда они забегают. Пожалеют, что не поверили ему. И лейтенант ментовский, и Ян с Валериком, и тренер, и папа Дима. Папа Дима, он-то как мог предать их с мамой? Как?
Да к чертям их всех.
Иван уже на самой высокой точке плотины. Уже упёрся в заградительные перила. Осталось только перелезть через них и броситься в невидимые сейчас, бурлящие внизу пенные воды. Такому хорошему пловцу, как он, утопиться практически невозможно. Но он перехитрит своё тело. На секунду показалось, что кто-то мчится к нему сквозь дождь. Да пошли вы все! Иван выдыхает и бросается вниз головой с плотины, входит, как торпеда, в плотную серую голодную плоть реки, которая с радостью глотает добычу. А Иван в ответ глотает её безвкусную, неожиданно холодную воду, давится, задыхается, страх возвращается, а вместе с ним возвращается и желание жить. Жить, несмотря ни на что.
Иван понимает каждой клеточкой тела, что совершенно не хочет умирать, и пытается вынырнуть. Для него выплыть — пара пустяков. Но вокруг темно, ни черта не видно, дна он не нащупывает, где верх не понимает и мечется наугад. Через пару могучих гребков Иван больно врезается головой во что-то злое и металлическое, впадает в панику, разворачивается, но силы, как и воздух в лёгких, отчаянно кончаются, он уже не чувствует ни рук, ни ног. Страха тоже не чувствует. Только обиду на себя.
«Неужели всё? Как глупо». Сознание окончательно уходит, на прощание зафиксировав, как что-то больно тянет его за шею вниз. Или вверх. Теперь не разобрать.
Как и не ухватить что-то важное, что он только что видел. Такое красивое и интересное, сверкающее миллионами огней. Или нет. Кто-то говорил с ним и сказал то, что он так хотел услышать, а теперь забыл и ответ, и вопрос. Мама? Мама! Это ты? Я так соскучился…
Зачем его вырвали из её объятий? И где он вообще? Почему он стоит на четвереньках и его выворачивает речной водой прямо на песок? Вот дела! Он живой. Живой! ЖИВОЙ! На голове шишка, шея и спина расцарапаны. Горло у подбородка болит, как будто его душили его же шнурком с крестиком. Майки и кроссовок нет. Но он живой! Он же реально только что чуть не утопился. Главное, чтобы ребята об этом никогда не узнали! Застебут ведь насмерть! Мастер спорта по ватерполу чуть не утопился. Ивана снова выворачивает мутной речной водой.
Дождь кончился. Вышло умытое солнышко, и через реку перекинулась двойная радуга. От реки к Ивану по мокрому песку метров пять явственно тянется глубокий след от его тела.
Кто же меня вытянул?
Только теперь с глаз Ивана окончательно падает пелена, и он видит в паре метров от него сидящую на песке чёрную мокрую собаку. Неужели она? Не может быть! Собака тяжело дышит, даже язык слегка высунула, а глаза — добрые-добрые. Родные собачьи глаза. Откуда-то он её знает. А, точно, он её днём видел, и на дороге, вроде, тоже краем глаза. Похоже, она за ним весь день шаталась. Это она его вытащила, окончательно понимает Иван. Собака замечает, что Иван её заметил, подходит поближе и смотрит ему прямо в глаза. Что-то такое есть в её взгляде, от чего Ивану делается нестерпимо стыдно. Стыдно за свою слабость и психоз, который чуть не привёл его на дно реки. А если бы он утонул, кто бы сейчас маму искал и спасал? Твари в его доме только этого и нужно. Вот бы она обрадовалась, когда в реке бы всплыло его раздутое тело. Почему умные мысли всегда приходят так поздно? Неужели нужно дойти до самого дна, чтобы понять самые простые вещи?
— Ничего, Чернушка, мы ещё повоюем, — говорит Иван своей спасительнице, ведь надо же её как-то называть, — не зря же ты меня со дна тащила. Вон как устала, бедненькая.
Ваня гладит псинку по чёрному лохматому загривку, и она, как будто только этого и ждала, начинает радостно вилять хвостом.
— Пойдёшь со мной?
Ване кажется, что собака кивает ему в ответ. Хвост у неё летает так, что, кажется, вот-вот оторвётся. Он с трудом встаёт и ковыляет в сторону дома. Всё тело болит, словно по нему проехал трактор. Рядом с ним радостно семенит чёрная собака.
