Юрий Нестеренко - Крылья
Явился дознаватель из Тайной Канцелярии. Он спрашивал нас, нет ли у нас подозрений о личностях злоумышленников. Мы ответили, что не знаем ничего конкретного и можем лишь предположить, что это месть сообщников кого-то из казненных. Дознаватель подтвердил, что следствие тоже склоняется к этой версии, тем более что в это утро отчим как раз казнил главаря банды, охота за которым шла уже не первый год. Затем он поинтересовался у доктора перспективами и, услышав, что отчим в любом случае уже не сможет выполнять свои обязанности, сообщил нам, что семье выплатят компенсацию, но в то же время дом будет передан новому королевскому палачу, а потому нам следует позаботиться о поисках нового жилья.
Услышав об этом, я вдруг поняла, что кое-какие подозрения у меня имеются. В самом деле, кто как не Ллуйор был заинтересован в смерти отчима, дабы унаследовать дом и доходную должность? И он имел зуб на отчима и даже угрожал, когда тот отказал ему от дома. Да и кабацкие дружки Ллуйора наверняка были немногим лучше бандитов из ныне обезглавленной шайки. Все это я немедленно высказала дознавателю, не обращая внимания на удивленный и осуждающий взгляд матери, которой подобная мысль явно казалась слишком чудовищной. Чиновнику, однако, моя гипотеза показалась вполне правдоподобной, и он заявил, что Ллуйор не вступит в должность, пока не будет проведено полное расследование.
Однако я не могла дожидаться, чем все это кончится. Я приняла твердое решение ехать на следующий день.
Не стану пересказывать все подробности разговора, состоявшегося у меня с матерью наутро. Сами понимаете, приятным и легким этот разговор не был. Сначала она просто не могла поверить, что я говорю серьезно, потом, конечно, решила, что моя затея — обычная подростковая блажь, от которой я по здравом размышлении («ну ты же умная девочка!») откажусь. Не могу не признать, что со стороны это действительно выглядело безумием — мне еще не исполнилось пятнадцати, а я собиралась одна «на край света» (до чего же живучи в языке неграмотные выражения!), к каким-то пришельцам из чужого мира, о которых ходят лишь смутные слухи и которые на самом деле совсем необязательно настроены дружелюбно. Упомянуты были и мой родной отец, тоже сбежавший из дома в четырнадцать лет («и ты знаешь, чем он кончил»), и отчим, находящийся в тяжелом положении, и грядущие сложности со сменой жилья и началом фактически новой жизни, где без моей помощи не обойтись, и как-то совсем жалко, почти смешно прозвучавший на фоне всей этой тяжелой артиллерии аргумент, что мне надо закончить школу. Все это было верно, но каким бы призрачным ни был мой шанс попасть в мир крылатых, я не собиралась его упускать. «Но ты хоть понимаешь, что, прежде чем ты до них доберешься, с тобой могут сотворить такое, что школьные беды покажутся ерундой? Ведь нас с тобой чуть не убили в родной деревне! А тут — чужие аньйо и другие страны, где нет наших мягких законов…» Я возразила, что ни в деревне, ни в школе у меня не было оружия, а теперь есть и я умею им пользоваться. Но этот довод, похоже, напугал маму еще больше, так что я поспешно добавила, что не стану показывать свои крылья там, где не надо.
В конце концов она поняла, что ни увещевания, ни слезы не могут изменить моего решения и что, даже обратись она в полицию, я все равно сбегу, так что лучше отпустить меня и дать денег на дорогу.
— Ты жестокая, Эйольта, — сказала она.
— Не моя вина, что я родилась крылатой среди бескрылых, — возразила я.
Кажется, мама поняла это как личный упрек, хотя я вовсе не это имела в виду.
Наконец сборы были закончены; я оделась и спустилась по лестнице, по которой мне столько раз доводилось сбегать во двор. Отчим так и не пришел в сознание, и я не стала заходить в его комнату. Во-первых, это было бессмысленно, а во-вторых… я боялась, что это может поколебать мою решимость. Точно так же я не окидывала взглядом стены, портьеры, старинные картины, не пыталась сохранить в памяти каждую частицу этого дома — нет, я старалась делать все так, словно уезжала на обычную загородную прогулку. Я вышла во двор и вывела Йарре из тйорлена. Он возмущенно фыркнул, выражая недовольство холодом и снегом, щекотавшим ему нос, но, пройдясь лихим аллюром вокруг двора, повеселел — все-таки это было приятнее, чем простоять всю зиму в сарае.
Мы с мамой обнялись — если вам когда-нибудь доведется обнимать крылатого, берите его за плечи, а не за крылья, — потом некоторое время стояли молча.
— Ты хоть вернешься? — спросила она наконец.
— Да, — ответила я.
Мы обе знали, что это неправда.
Я снова почувствовала влажное тепло в глазах и, поспешно отвернувшись, направилась к тйорлу. Словно поняв мое настроение — а может, просто желая поскорее согреться, — Йарре сразу же припустил крупной рысью. Я не оглядывалась, а спустя буквально несколько секунд это уже и не имело смысла — снег, валивший большими белыми хлопьями, скрывал все кругом подобно густому туману. Наверное, он очень быстро замел мои следы в переулке…
Вечером этого дня я впервые в жизни заночевала в придорожной гостинице. Наутро, проснувшись в незнакомой постели, я в первый момент не могла понять, где нахожусь; лишь подойдя к окну и выглянув во двор, где на истоптанном снегу двое слуг запрягали в сани бурого тйорла, я все вспомнила и, кажется, только в этот момент действительно поверила, что уехала из дома навсегда.
Первые дни пути обошлись без неприятных приключений — хотя и без них поводов для мрачных раздумий у меня было предостаточно. Я не просто покинула родной дом; я уехала, не зная, что будет с отчимом, к каким выводам придет следствие относительно Ллуйора… Даже природа не радовала — сырой холодный ветер, мокрый снег, унылые зимние пейзажи — как это все не походило на счастливые летние дни, когда мы с Йарре уносились прочь от города! Теперь я была от Йартнара уже во много раз дальше, чем во время самой дальней из тех прогулок…
Все же и в эти дни у меня бывали радостные минуты. Это случалось вечером, иногда на закате, а иногда и в сумерках, когда я наконец добиралась до очередного трактира. Так славно было, намерзшись и устав от долгого пути верхом, ввалиться в теплое помещение, где в огромном очаге весело трещит пламя, вдоль стен уютно мерцают огоньки масляных светильников, аромат смолистого дерева смешивается с восхитительным запахом жареного мяса, а над столами плывет негромкое гудение разговоров! Я топала сапогами на пороге, стряхивала снег с плаща и, подав знак трактирщику, блаженно вытягивалась на свободном стуле поближе к очагу. Бывало, что за этим следовала легкая заминка — трактирщик не мог поверить, что столь юная особа путешествует в одиночестве, и ждал, пока войдут остальные путники. Но наконец, убедившись в своей ошибке, сам хозяин или кто-то из слуг спешил ко мне, я королевским жестом протягивала ему серебряную монету и заказывала комнату на одного, с камином и горячей водой — пока что у меня было достаточно денег, чтобы это себе позволить. «И позаботьтесь о моем тйорле». — «Ужин в номер подать прикажете?» — почтительно осведомлялся трактирщик уже без всяких скидок на возраст (мои деньги внушали ему еще большее почтение, чем моя шпага). «Нет, я поужинаю в общем зале», — неизменно отвечала я. Дело было не в том, что после многочасового пути по снежной пустыне мне было так уж приятно общество других аньйо — просто я надеялась, прислушиваясь к разговорам путешествующих, разузнать что-нибудь новое о пришельцах.
