Марина Дяченко - Хозяин колодцев
Юстин сидел, не касаясь ступнями ворсистого ковра. Тонкая ночная сорочка медленно прилипала, приклеивалась к холодной мокрой спине.
— Погодите, — сказал он шепотом. — Но я ведь и так буду верен Ушастому... У меня и в мыслях не было предать его!
— Сейчас ты молод, — возразил Хозяин Колодцев, делая шаг вперед, плывя сквозь зыбучее пространство, будто капля масла по поверхности воды. -Сейчас ты наивен... Твои клятвы легки... и легко забываются. Флажок -вечен... Тебе придется некоторое время смотреть мне в глаза.
— Я должен буду впустить вас в свою душу? — в ужасе спросил Юстин.
— Тебе нечего бояться. Я всего лишь оставлю там красный шелковый флажок. Незаметный, размером с ореховую скорлупку. И ты не изменишься ни на волосок, ты останешься собой.
— Я не впущу вас, — сказал Юстин, отодвигаясь назад.
— Но ведь ты хочешь быть князем?
— Но я и так верен Звору! Он ничего не говорил про...
— Звор очень мало говорит, гораздо больше делает. Ты хочешь быть князем?
— Хочу!
— Тогда ты должен принять флажок.
Сделалось тихо. Огоньки в ночных лампах едва тлели.
— А если я не приму? — шепотом спросил Юстин. Темная фигура покачнулась:
— Тогда я уйду... Князем станет другой юноша. Его имя Арунас, он сейчас в темнице...
— В темнице?!
— Да. А прочие мертвы, и ты тоже будешь мертв. Потому что мудрый князь никогда не оставит в живых претендента на трон столь же законного, сколь и он сам...
— Это неправда!
— Ты сам сказал об этом Звору. Ты сам понял смысл этого жестокого, не спорю, поступка... Кто говорил тебе, что быть князем — просто?
— Никто не говорил, — сказал Юстин, внезапно чувствуя полное спокойствие. И — пустоту.
Хозяин Колодцев снова шагнул вперед — и одним движением переместился через всю комнату, и оказался прямо перед Юстином:
— Ты боишься. Ты струсил. Ты, как ребенок, впервые увидевший лекаря.
— Я не боюсь, — сказал Юстин, понимая, что врет.
— Сейчас решается, быть тебе князем или червяком. Мертвым червяком. Думай.
Юстин перевел взгляд на окно. За парчовыми портьерами обозначились очертания башен на сереющем небе, потускнела звезда, всю ночь глядевшая в окно.
Розовый запах растаял, сменившись запахом сырости. Мокрого камня.
— Я подумал.
— Ты готов?
— Нет, — сказал Юстин. — Я не буду.
— Не будешь князем?
— Не буду человеком, в чьей душе побывал чужой. Не буду подставкой для красного шелкового флажка. Не буду убийцей своих братьев...
— Значит, ты мертв. Кузнец Арунас — князь.
— Пусть так, — сказал Юстин.
И ничего не почувствовал.
x x x
В конце галереи стоял стражник. Юстин отпрянул; стражник насторожился, но Юстина не заметил.
Утренний ветер был неожиданно холодным. А может, холодным было дыхание ямы, в которую Юстин неудержимо валится?
Он вернулся в княжьи покои. Звор предусмотрел все — у каждой двери поставил стражу. Почивающему на перине князю она не была заметна, но вот беглец, ищущий пути к спасению, не мог отыскать ни мышиной норки, ни щели. Даже каминная труба была перегорожена решеткой.
Юстина трясло. От мысли об открытом поединке со стражей при шлось отказаться — он не настолько ловок и хитер, чтобы напасть со вершенно беззвучно, а значит, сразу поднимется тревога. Впрочем думал Юстин, если через полчаса выход не будет найден — не миновать сражения. Лучше погибнуть в поединке, нежели ждать развенчания, тайной казни в каком-нибудь темном каземате.
— Звор, — шептал Юстин, обхватив себя за плечи. — Но Звор!.. Все братья-бастарды — Акир, Флор, Миха, тот мальчишка — все они мертвы, мертвы...
Он понимал, что Звор действует безукоризненно правильно. От такого понимания хотелось лезть на обитую шелком стену.
Хозяин Колодцев уже передал Ушастому, что Юстин не годится в князья? Если да, то где же стража? Если нет — чего он ждет? Рассвета?
На тяжелых дверях не было замков. Юстин не мог даже запереться в комнате, прожить в осаде лишних несколько часов...
Может быть, он действительно струсил, как ребенок при виде лекаря? Может быть, еще не поздно все вернуть?
Юстин взялся за ворот сорочки. Но Звор, Звор... Юстин хранил бы верность Звору безо всякого флажка... Хранил бы, жизнь бы отдал за величественного воина; еще вчера вечером он был в этом совершенно уверен -до того, как узнал правду о судьбе братьев-бастардов... Но вдруг для того, чтобы хранить верность Звору, и в будущем придется убивать, казнить, отдавать людоедские приказы, идеально соотносящиеся с государственным благом, с неписаным законом большой власти...
Юстин рванул воротник, будто желая выдернуть из себя душу. Хуже, чем домохранца на грудь... впустить в себя шелковый флажок, неслышно отдающий приказы, проводящий невидимую грань, за которой решение Юстина — уже не решение Юстина, и все, что с малых лет казалось добром или злом, за этой гранью перестает иметь значение. Верность Звору — вот единственное добро за этой гранью. Верность Звору...
Юстин зубами взялся за конец простыни. Рванул; ткань расползлась двумя широкими полосами. Юстин рвал и рвал, давая выход отчаянию и обиде, скоро простыня превратилась в четыре длинные ленты, Юстин связал их одна с другой, все три узла намочил водой из умывального кувшина, получилась веревка, годная для того, чтобы спуститься на землю из окна. Вот только окно забрано решеткой, и замок на ней Юстину не сломать. Он знал это, когда принимался рвать простыни, просто ему нужно было что-то делать — что-то осмысленное, указывающее хоть призрачную, но дорогу к спасению...
Юстин вздохнул. Плотнее сдвинул створки дверей, ремнем связал ручки, затянул как мог крепко. Хотя бы так.
Маленькую дверь на лестницу запер ножкой тяжелого стула.
Лег на кровать. Вытянулся. Закрыл глаза.
Подумал об Аните. Об эльфушах, о яблоках...
Небо за окном стало совсем светлым, когда кто-то без стука рванул дверь. Ремень не позволил створкам распахнуться.
— Эге, — сказали за дверью. И рванули снова.
Заплясал стул, ножка которого служила засовом потайной двери. Кто-то рвался к Юстину в гости.
— Открывай, — устало сказали за дверью. — На коронацию пора, князь.
Створки дернулись снова. На этот раз между ними обнаружилась щель; в щели блеснуло длинное лезвие, полоснуло по ремню...
Холодные пальцы схватили Юстина за запястье. Он чуть не заорал от неожиданности.
— Держи, — сказала Анита. — Посмотри на солнце!
В кулаке у него оказался осколок закопченного стекла. С острыми краями — Юстин сразу же порезался.
Дверь распахнулась. Аниты уже не было рядом; Юстин не успел сказать ни слова, а его уже брали под руки, уже куда-то вели, вывели на галерею; небо подернуто было перышками облаков, низкое солнце едва угадывалось за серой пеленой. Никто не говорил ни слова, да и потребности такой — о чем-то говорить — ни у кого не возникало.
