Виктор Телегин - Гарри Поттер и Лик Змеи
– Ванек, здоров.
– Утро доброе, Ефимыч.
Ефимыч беззубо улыбнулся, глядя на Си Унь.
– А енто кто?
– Енто сестра моя, – подстраиваясь под манеру старика говорить, сообщил Иван. – Маруся. Сержант. Приезжала меня проведать.
– Серджант, – восхитился Ефимыч, опускаясь на лавку рядом с Си Унь. – Енто дело.
Он искоса смотрел на девушку и все улыбался.
– А ты, Ефимыч, куда лыжи навострил?
– Ииих, Ванек! Ды в больничку, куды ищщо. Болит, проклятая.
Он вытянул ногу, точно бахвалясь. Си Унь невольно улыбнулась.
– Серджант, енто дело, – повторил старик, легонько коснувшись руки девушки. – Когда Анперия наша воюя, когда Тредья Меровая грямит вовсю, пиндосы ебаные, да кеберпанки эти нападают, життя не дают.
– Мы победим, дедушка, – сказала Си Унь.
На глаза старика навернулись слезы: девушке стало не по себе.
– Уж победите, родненьки, уж победите, поджалуйста, – взмолился Ефимыч. – А то ж придут кеберпанки эти сраные, хлеба нашы сытные отнимут, да женщин да мужчин да старух да стариков да детей изнасилуют.
Си Унь бросила на старика быстрый оценивающий взгляд: ей показалось, что он… ерничает.
– Ефимыч, как Авдотья Макаровна?
– Иииих, Ванек! Болея.
«Где же автобус?», – тоскливо подумала Си Унь.
Старик принялся чертить что-то в пыли. Девушка присмотрелась и оторопела: Ефимыч чертил свастики, буквы SS и Wolfs. Почуяв внимание «серджанта» Ефимыч мигом стер чертежи здоровой ногой.
– Ванек, а ты слыхал-то?
– Что, Ефимыч?
– Поджар то, Сосновая Горка-то запылала.
– Да ну?
Си Унь вспомнила мясных мух, залитое бензином лицо солдата.
– Вот те и да ну. Глядишь, и деревня наша сгорит к ебани матери.
Старик вдруг откинулся назад, упершись в стенку будки, и расхохотался, показывая голые десны.
– А дыма не видно, – равнодушным тоном сказала Си Унь.
– Дык ветер-то в обратную сторону был, к Кириллограду вся гарь направилась. Каб в нашу сторону ветер, дык уж сгорела бы деревня к хуебене матери. Только косточки б осталися.
Тон, с которым старик говорил это, заставил Си Унь поежиться: казалось, Ефимыч жалеет, что ветер направился не в сторону деревни.
– Автобус, – сообщил Иван.
Раздолбанный ПАЗик подрулил к остановке. Шофер был чем-то похож на Ефимыча, только моложе.
– Где ты там ездишь, еб твою мать? Полчаса тут жаримся.
– Заткнись, дед.
Старик полез в автобус, остановился перед водителем, забренчал мелочью.
– Ну, до свиданья, – шепнул Иван, передавая Си Унь сумку.
– Да, прощай.
Девушка поцеловала Ивана в горячую щеку. Тот шмыгнул носом.
Си Унь взбежала по ступенькам.
– Докуда? – сумрачно осведомился водитель.
– До конечной, до Столыпина.
Она протянула водителю деньги за проезд и прошла в пахнущий луговыми травами салон.
Когда ПАЗик тронулся, она оглянулась и помахала Дэй Жикиангу. Тот кисло улыбнулся, кивнул и, развернувшись, пошел в сторону деревни.
Пункт 5
27 августа 2016 года
Си Унь смотрела на проплывающие за окном автобуса овраги, березки, заросли малины, покосившиеся лачуги.
Проехали мимо кладбища, пестреющего венками из-за плотной стены соснового бора. Девушка вспомнила, как хоронила отца. На муниципальном кладбище Харбина кроме нее, были только нанятые за 28 юаней копатели: молодой и старый. Молодой копатель (это ее покоробило) пытался заигрывать с ней. Он улыбался, лопата за лопатой выбрасывая из могилы черную землю, улыбался, когда гроб был опущен и комья земли забарабанили по крышке. Си Унь вспомнила, как дико ей захотелось пихнуть копателя, чтоб он упал в могилу. Когда установили плиту (самую дешевую), Си Унь расплакалась. Старый могильщик сказал: «Все там будем», молодой попытался приобнять девушку, но та скинула с плеча его руку.
Вой заставил Си Унь вздрогнуть: на одно страшное мгновение ей показалось: это воет в могиле ее отец.
Из-за поворота показалась колонна пожарной техники. Впереди со включенным проблесковым маячком – полицейский джип. ПАЗик прижался к обочине.
– Спешат, да поздно.
Дед Ефимыч опустился на сиденье рядом с Си Унь, зажал коленями авоську.
– Что?
– Поздно, говорю, колонну из Столыпина снарядили – сгорело все к ебени матери.
Ефимыч крякнул, сунул руку в авоську, достал огурец.
– Угощайся, серджант.
Си Унь взяла огурец, надкусила.
– Спасибо.
– Да чего там, – беззубо улыбнулся старик. – Чай, не колбаса. У нас ентого добра навалом.
Колонну замыкал военный грузовик – брат-близнец того грузовика, что сожгла в лесу Си Унь.
Опять замелькали сосны, овраги, малинник.
– Вот она, Россия наша, Анперия, – задумчиво проговорил Ефимыч. – Простор. У кеберпанков этих, в Европе, по телевизуру говорят, земля кончилась, вот они на нас и поперли. Вся Африка к ним перебралась, да и кончилась земля. Муравейник, бля. Друг у дружке на головах живут. Вчера новости глядела?
– Нет.
– В Латвии наши с ихними схлестнулись, с французским легиеном. Ригу развалили к ебени матери.
Старик хрипло засмеялся.
– Вождь выступил: после Риги дальше пойдем, заразу дерьмократическую выжигать. Говорят, новая мобилизация будет.
– Мы победим, дедушка, – сказала Си Унь, выбросив в открытое окно зеленый хвост огурца.
– Победим, конечно, – согласился Ефимыч. – Сейчас пизды старые напряжем, нарожаем парней, вырастим на огурцах, и можно мобилизацию провесть.
Си Унь взглянула на старика.
– Дедушка.
– Да?
– А у тебя воевал кто-нибудь?
Ефимыч нахмурился.
– Еще б не воевал. Старшой Данила при Нью-Йоркском десанте погиб, младшенький Сереня на мине подорвался под Бухарестом. Даже сисек полапать не успел.
Си Унь стало жалко старика.
– Вот у тебя добротные сиськи, – сказал Ефимыч. – Вона, как топорщат гимнастерку-то… Ну, пошутил, чего глаза-то таращишь?
Он засмеялся, полез в авоську за огурцом.
ПАЗик вырулил с грунтовки на асфальтированную дорогу, по которой изредка проносились автомобили.
– Скоро у городе будем.
И правда: мелькнул указатель – «Столыпин, 10 км».
– Надеюсь, положат, суки, – вздохнул Ефимыч.
– Что, дедушка?
– Да, говорю, надеюсь, в больничку положат.
Ефимыч поерзал на сиденье, крикнул водителю:
– Эй, паря! Будет автобус на Клюки сегодня?
– Не будет.
– Надеюсь, положат в больничку, – как заклинание, проговорил старик.
Через двадцать минут автобус въехал в Столыпин.
У автовокзала Си Унь попрощалась с Ефимычем, снабдившим ее огурцами. Девушка пожелала старику удачи с больничкой, и тот поплелся прочь, приволакивая ногу, стуча лыжной палкой по асфальту.
